Белые лисы   ::   Джейкс Брайан

На полянке все возмутилось: кричали артисты, свалившиеся со скамейки — стройная пирамида превратилась в кучу-малу, — стонал Борракуль, не отнимая лап от головы, бегал вокруг осрамившейся труппы разъяренный Флориан. Он ругал Борракуля, который теперь лежал на земле придавленный скамейкой:

— Великие сезоны! Ты, неуклюжий короткохвостый болван! Во имя всех колбас и сосисок, с чего это ты отпустил скамейку?

Покрасневший Борракуль с трудом проговорил:

— Потому что этот ужасный мышонок запустил в меня камнем из пращи!

Флориан Даглвуф Вилфачоп выпрямился во весь свой немаленький рост и, поставив уши торчком, завопил:

— Да что же это такое? Давно пора проучить этого маленького негодяя! Шалопай! А ну-ка вылезай из фургона сию же минуту! Я сказал, выходи немедленно! Да-да!

Флориан уже решительно шагнул вперед, когда маленькая мышка в голубом платье преградила ему путь к фургону в лучших театральных традициях. Вытянув одну лапку вперед, а другую положив на грудь, там, где, по ее представлениям, помещалось сердце, она продекламировала:

— О, господин Флориан, сэр! Умоляю вас, не обижайте безобидного малыша! Я уверена — у вас доброе сердце, и если сейчас вы поддадитесь гневу, то потом долгие годы вы будете переживать, вспоминая о том, как несправедливо вы обошлись с таким малышом. Прислушайтесь к мольбам матери, не наказывайте невинную крошку! Умоляю вас, пощадите его!

Еж Остроигл горько усмехнулся, сдирая со своих колючек измятые украшения:

— Это Шалопай-то невинная крошка? Ха! Он такой невинный и безобидный, что лично я бы предпочел иметь дело с клубком ядовитых змей или целым выводком горностаев! К тому же ты ему не мать, а всего лишь тетка.

Дисум метнула раздраженный взгляд в сторону Остроигла и заметила:

— Это не важно. Не отвлекайте меня, сэр, своими замечаниями. Они к делу не относятся. Никакая мать не любила бы Шалопая, как я. Иди ко мне, мой дорогой малыш!

Она влезла в фургон и появилась оттуда уже в обнимку с упитанным мышонком, одетым в старый халат, который к тому же был ему велик. Мышонок с недовольным видом уворачивался от поцелуев и старался вырваться из объятий своей заступницы. В одной лапке он крепко сжимал маленькую пращу. Наконец, не вы-

держав слишком уж затянувшихся нежностей, он извернулся и, брыкнув задними лапками, завопил во все горло:

— Ааа-а-а-ааа! Ааа-атпусти Шалопая и пелестань меня целовать! Аааа-а-аа!

Элахим, на лапу которого упала скамейка, потирая ушибленное место, сурово посмотрел на малыша и сказал:

— Ты, Шалопай, просто маленький негодник. Ты испортил нам всю репетицию!

Его прервал Флориан, который не менее сердито добавил:

— Конечно, ты все испортил, мошенник! Немедленно извинись перед всей труппой! Ну-ка скажи: «Простите меня, я больше так не буду!»

Из-за плеча Дисум, которое он считал вполне безопасным убежищем, мышонок ухмыльнулся и, глядя на артистов с напускной покорностью, пробормотал нечто отдаленно напоминающее извинение.

Заяц устремил негодующий взгляд на Шалопая:

— Ну, что я сказал, проси прощения! Дисум нетерпеливо взмахнула лапкой:

— Он же сказал «простите», вам что, этого мало, что ли? Или вы хотите, чтобы малыш обливался горючими слезами, посыпал себе голову пеплом и валялся у вас в ногах? Неужели слова «простите» недостаточно для такого бессердечного и безжалостного тирана, как вы?

Флориан только лапами всплеснул, до глубины души пораженный этими несправедливыми словами:

— Да-а, похоже, придется нам всем обойтись без достойных извинений.

Дисум легонько похлопала мышонка по спине, словно он нуждался в ее ободрениях, и успокаивающе произнесла:

— Ну вот, мое маленькое сокровище, тебя все простили. Теперь все будет хорошо.