Чалый   ::   Сая Казис Казисович

Прямо по рытвинам, по обнаженным корневищам затарахтели колеса, и Вайнаускас спросонья стал нащупывать вожжи.

Вскоре Чалый выбился из сил и успокоился. А Вайнаускас все никак не мог прийти в себя. Куда это его занесло? Вокруг лес, смеркается, лошадь вся в мыле... Затем он почувствовал под рубахой что-то липкое. Глянул - мать честная! Кишки наружу!..

Почувствовав внезапную слабость, Вайнаускас без сил плюхнулся на свое ложе и с трудом пошарил во внутреннем кармане. Денег в пиджаке не было.

"Все ясно - прирезали... - сокрушенно подумал Вайнаускас. - Из-за пары червонцев, ради чужих денег... В самом расцвете сил, в самом соку... Не напрасно-таки глаз дергался..."

Вот чудеса: живота-то вроде бы и нет, а подкрепиться снова охота. И такая слабость накатывает, - кажется, закроешь глаза, да так никогда и не проснешься. Уставившись на звезду поярче, Вайнаускас принялся размышлять о том, как он объяснит все это своей жене Анцеле, если, конечно, бог даст, доберется до дому.

"Прощай, Анце, - скажет он, сжимая ее руку. - Поколачивал я тебя, правда, но ведь любя. Знай, что зарезали меня при исполнении служебных обязанностей, так что требуй пенсию, какую положено, и поставь мне на нее памятник..."

В горестных раздумьях время пролетело быстрее, и Чалый в конце концов дотащил телегу до дому. Анцеле, выскочив из хлева с фонарем в руке, накинулась было на мужа с бранью за то, что припозднился, что столько проболтался бог весть где, но тот лишь заохал в ответ и велел жене посветить у него под рубашкой.

- Вспороли меня, как рыбу... - сказал он, с трудом переводя дух. - Готовь одр и свечи, жена...

При виде сизого желудка под рубахой Аницета закричала не своим голосом и, громко причитая, выволокла из дому подушку и постель. Укрыла мужа, подоткнула под него одеяло, сама уселась на облучок и развернула лошадь.

- Да будет тебе, Анцеле, мучаться и меня терзать, - беззлобно попенял жене умирающий. - Новый живот мне все равно не приставят, а без живота разве жизнь...

Но Вайнаускене, обливаясь слезами, лишь нахлестывала коня да протяжно взвизгивала:

- Н-но-о-о! Н-но-о-о!

Чалый с громким хрипом мчался вперед, словно мехами, втягивая на бегу воздух задыхающимися легкими. Силы его с каждым новым пригорком таяли, и на одном крутом холме он даже споткнулся, ударившись мордой о камни. Но кнут не давал ему ни минуты роздыха. Хрипло дыша, Чалый поднялся и снова пустился рысью, тряся головой, брызгаясь кровавой пеной, пока наконец Вайнаускене не остановила его у дверей больницы.

Своими криками и слезами Аницета подняла на ноги не только дежурных сестер, но и уснувших больных. Хирург тут же из дому примчался в больницу.

- Доктор, миленький, ради бога, спаси! - рыдала Вайнаускене, норовя поцеловать хирургу руку. - Или сам заштопай, или в Вильнюс отправь, только не дай человеку помереть.

Хирург успокоил женщину и, на ходу надевая халат, отправился в операционную. Возле больного уже хлопотал дежурный врач. Напуганные жуткой травмой, сестрички в марлевых масках готовили стол к операции, звякали инструментами и уже успели сделать раненому какой-то укол. Дежурный врач взял руками в перчатках ножницы и осторожно разрезал на Вайнаускасе рубаху. Тот оскалился и скрипнул зубами. И тут с его тела что-то соскользнуло и шмякнулось на землю.

Поначалу врач глазам своим не поверил:

- Это еще что такое?! Взгляните, коллега...

Сестры не могли устоять на месте, они всплескивали руками и прямо-таки помирали со смеху, а больной никак не мог взять в толк, что говорят ему эти два доктора.

- Поднимайся, человече! - похоже, требовал один. - Возьми одр свой и иди...

- Свершилось чудо! - вроде бы уверял другой. Вайнаускас сел, ощупал свою кудлатую грудь и понемногу стал соображать, что происходит.

- Доктор, - угрюмо сказал он, - пусть это останется между нами.