Черный Ангел   ::   Коннолли Джон

Он упивался огнем и насилием, и его тенью отмечено разграбление монастырей и сожжение церквей. Каждая половина этого двойного существа носила отметину Бога белым пятнышком на глазу: Ашмаил — на правом, а Иммаил — на левом.

Но, упиваясь своим высокомерием и яростью, Иммаил допустил, чтобы его увидели, пусть и на мгновение, в его истинном обличье падшего ангела. Цистерианский монах по имени Едрик из монастыря в Седлеце вступил в борьбу с Иммаилем. Они схватились над чанами с литым серебром в большом литейном заводе около самого Седлеца. И, когда Иммаил переходил из человеческого облика в другой, Едрик сумел схватить его и сбросить в кипящую расплавленную руду. Едрик призвал братьев начать медленно охлаждать металл, и Иммаил так и остался закованным в серебро, бессильный освободить себя из этой самой безупречной из тюрем.

Ашмаил почувствовал его боль и устремился освободить брата, но монахи хорошо прятали Иммаила. Все же Ашмаил никогда не прекращал искать своего брата, и со временем к нему в его поисках присоединялись такие же, как он. И еще люди, растленные его посулами. Все они метили себя так, чтобы могли узнавать друг для друга, и их меткой был дрек, двузубец, поскольку, как говорится в древних книгах, это было первое оружие падших ангелов. И они называли себя «приверженцы», «поборники», «сторонники».



Часть первая

Тому, кто не постигнет правды о так называемом дьяволе, никогда не разобраться в истоках зла.



Ориген (186-225)

Глава 1



Крепко держась правой рукой за поручень, женщина сходила из автобуса-экспресса, осторожно наступая на каждую ступеньку. Вздох облегчения вырвался у нее, как только она оказалась на земле. Это облегчение она всегда испытывала, когда выполняла простую задачу без происшествий. Она еще не была стара — только что разменяла пятый десяток, — но выглядела и чувствовала себя намного старше, потому что многое вынесла, и накопившиеся печали усилили предательский ход времени. Она давно перестала ежемесячно ходить в парикмахерскую красить свои серебристо-серые волосы. От углов глаз, словно затянувшиеся шрамы от старых ран, пролегли глубокие морщины, такие же как и на лбу. Женщина знала, откуда эти борозды, порой она ловила себя на том, что вздрагивает, будто от боли, увидев свое отражение в зеркале или в витрине магазина. Морщины становились заметнее и глубже, когда она задумывалась. На ее лице отражались одни и те же мысли, одни и те же воспоминания, одни и те же лица, которые она вспоминала: мальчик, теперь уже мужчина; ее дочь, какой она была когда-то и какой теперь могла бы быть; тот, кто зародил эту маленькую девочку в ее чреве, его остервенелое, перекошенное злобой лицо. Иногда она видела это лицо разбитым, буквально изодранным в клочья, каким оно было тогда, когда закрывали крышку гроба над ним, стирая наконец его физическое присутствие в этом мире.

Ничто, пришла она к выводу, не прибавляет лет женщине быстрее, чем проблемное дитя. В последние годы она пережила череду неприятных случайностей и отходила после столкновения с ними значительно дольше, чем когда-то. Ей все время приходилось быть начеку, хотя порой это были совершенно незначительные мелочи: край тротуара; ничтожные, не удостоившиеся внимания коммунальных служб трещины на тротуаре; внезапный толчок, как раз в тот момент, когда она поднималась со своего места в автобусе; оставленный незакрытым кран и вода, залившая пол кухни. Она боялась всех этих несчастливых случайностей больше, чем подростков, собиравшихся на автостоянке у торговых рядов около ее дома, поджидавших тех, кого они могли по каким-то своим причинам счесть легкой добычей.