Плывя с Конецким   ::   Аннинский Лев

Передается - ритм "ишачки", ритм тоски, ритм сдавившей человека необходимости, внутри которой свобода достигается не "полетом над" и не "прыжком через", а каким-то двужильным внутренним перетаскиванием ящиков, горьким, черным, "трюмным" осознанием. "Сор" дневниковых записей и "пыль" старых писем - не помехи здесь. Это та самая пыль, в которой видны свет и объем.

Арктические записи (РДО... КНМ... ЛК... КМ... координаты... проводка) Конецкий совмещает с письмами из "шкатулки": какой-то поручик Искровой роты (радиотелеграфист по-нынешнему) по имени Николай Николаевич летом 1914 года слал будущей матери еще не родившегося Конецкого влюбленные послания. Вот вам и контрапункт: капитан-дублер "Колымалеса" в 1979 году, отстояв очередную вахту, расшифровывает очередное письмо. Создается коллаж, где через саму несостыкованность элементов передаются и объем исторического времени, и его фантастичность. Искровая рота оперирует на Буковине. "Отряд недавно взял Кимполунчъ", - пишет поручик. Конецкий, не очень уверенный, что прочел название правильно, ставит в скобках знак вопроса, честность архивиста.

Меня, конечно, тут подмыло. В том смысле, что необязательно даже в карту Румынии заглядывать, - достаточно вспомнить поэзию. Конецкий и Орлова, и Симонова охотно цитирует, он явно не чужд этой сфере. Почему же не вспомнил строки:

Занят Деж,

занят Клуж,

занят Кымпелунг.

...Нет надежд.

Только глушь

Плачет нибелунг.

А хороша параллель: тридцать лет спустя после поручика Николая Николаевича поэт Семен Гудзенко входит в тот же город... (Кымпулунг - его правильное название)... Или не вписалась бы в художественную структуру у Конецкого такая романтическая параллель, и нужен оказался именно этот полурасшифрованный "Кимполунчъ"? И вся эта бессмысленная, обреченная, ничем не кончившаяся любовь молоденького поручика к "царевне, грезе, зореньке" 1914 года... История эта находит свой финал - в следующую войну. Нашелся-таки Николай Николаевич! В 1942 году, - пишет Конецкий, - вырвавшись из блокады, мать отвезла их с братом в город Фрунзе, где бывший поручик проживал (далее я выделю два слова, в которых стилистика Конецкого видна рельефно. - Л. А.), "проживал после положенной десятилетней отсидки с женой и двумя сыновьями. Они приняли нашу троицу на свои шеи и поселили во вполне по тем временам приличном сарайчике-флигелечке..."

Вот оно. Пылкий русский офицер, мечтавший совершить подвиги во славу отчизны, на десять лет загремел в лагерь... это как? А это так, положено. А сарай, в котором укрывается семья, едва унесшая ноги от гибели, - это как? Вполне прилично.

Быстрая, острая агрессивность Конецкого укрощена и зажата волевым усилием. Любимое словцо: "Нормально". "Минуту или две "Алкао-Кадет" полусонно чесал в затылке, затем вздохнул и нормально булькнул обратно в могилу..." Что "нормально"?! Австралийский транспорт, с трудом поднятый со дна спасателями, не удержался на плаву; понтонные связки порвались; в воронку затянуло шлюпку со спасателями; вылетевшие из-под австралийца четырехсоттонные понтоны чудом не протаранили днище "Вайгача"... Это как?! Нормально.

"Нормально". "Естественно". "Само собой". Художественный мир Конецкого строится на невозмутимости, из-под которой прет сущее безумие. "...И постарайтесь ничему из того, что с вами может в ближайшем будущем случиться, не удивляться. Можете идти". Лейтенант щелкает каблуками. И ничему не удивляется. Ни в ближайшем будущем. Ни в ближайшем прошлом. Ни в отдаленном...

По писательскому происхождению Конецкий несомненно романтик, и он это признает. Он с этого начинается. По нынешней литературной же хватке он... если бы я не боялся слова, я назвал бы его сюрреалистом, чья невозмутимость входит в состав безумия, которое является здесь и предметом интереса, и предметом преодоления. Знаменитый "конецкий" юмор тоже входит в систему спасения души. В ночь после прихода в родной Ленинград грузчики украли с корабля голубей. Это пустяки.