Философия кошки   ::   Елизаров Евгений Дмитриевич

Разумеется, это совсем не говорит о том, что именно мужчина является подлинным творцом всей нашей цивилизации; просто роль женщины в ее истории запечатленной письменностью ли, иными памятниками культуры, по большей части сокрыта от глаз. Здесь сказываются и интимные особенности женской психологии, и многотысячелетние этно-культурные традиции нашего социума, и (по сравнению с обратной) более выраженная (что вовсе не означает более сильная) зависимость женщины от мужчины, и многое-многое другое, включая и некие тайны, хранимые занавесью алькова. Поэтому принято считать, что именно мужчина со временем вводит появляющегося на свет нового члена общества в те сферы жизни, которые уже при всем желании не согреть теплом одного только домашнего очага, или, как говорится в толстых умных книгах, в «широкий социальный контекст». Во многом именно это туманное, иными словами, не всем понятное обстоятельство и обусловило традицию обозначения родовой принадлежности того, чему надлежит давать собственное имя, по мужской линии.

Но кошка – это ведь не человек. А значит, и в ее ассимиляции нашей, человеческой, жизнью должны играть ведущую роль какие-то иные, отличные от того, что привычно нам, начала. И многое, начиная уже с первых обнаруживаемых раскопками египетских фресок, говорит о том, что как в приручении кошки, так и в ее собственном выборе человека гораздо большая роль принадлежит женщине. Как кажется, именно ее выбрало это умное и ласковое животное (и, может быть, не случайно в одной из басен Эзопа кошка просит богиню Афродиту превратить ее в женщину), и именно женщина первой благодарно ответила на сделанный им счастливый выбор. Примечательно, что уже одно из самых ранних сохранившихся изображений домашней кошки указывает именно на эту давнюю, если не сказать вечную, связь между ними: на древнеегипетской фреске из Бени-Хасана, которая датируется примерно 3000 годом до нашей эры, играющая кошка в явственно различимом ошейнике расположилась не где-нибудь, а под стулом хозяйки дома. Кстати, египтяне верили, что душа умершей домохозяйки после смерти прячется в теле этого ласкового и грациозного создания. А если так, то было бы справедливым, чтобы и родовая составляющая личного имени кошки восходила бы к лучшей половине нашего общества.

Что же касается моей питомицы, то весь ритуал ее введения в наш мир, то есть сообщения ей привычек, гармонирующих с укладом человеческого жилища, от начала и до конца исполнялся именно моей женой.

Так что и с «Мариновной», в действительности все объясняется просто и логично.

Но, впрочем, все это – только холодный официоз, подобие не вызывающего никаких чувств обозначений мертвых технических конструкций. В повседневном же речевом общении мы никогда не пользуемся официальными сохраняющими дистанцию именами. Здесь властвуют не формальные принципы определения вещей, но те чувства, которые мы испытываем по отношению к ним. На практике это проявляется в том, что вместо корневых конструкций слов в именовании дорогих нам существ основную смысловую нагрузку начинают нести всякого рода флексии, то есть изменяющиеся при склонении или спряжении части слова, которые находятся в его конце – суффиксы и окончания. (Я уже упомянул здесь мою тещу.)

При этом часто случается так, что игра флексий порождает не только ту теплую звуковую ауру, в которую мы стремимся укутать милый нашему сердцу предмет, но и какую-то новую словоформу, неожиданно обретающую дополнительные смысловые оттенки. Так что нет абсолютно ничего удивительного в том, что официальное отстраненное и даже несколько холодноватое «Василиса Мариновна» просто обязано было с течением времени трансформироваться в отдающую домашним теплом и уютом «Умницу-красавицу золотую по краям серебряную в серединке бриллиантовую сбоку бантик».