Голосуйте за Берюрье!   ::   Сан-Антонио

— Вы что-то хотите? — интересуется тем Временем хозяйка.

Я показываю на квитанцию с только что объявленной суммой и говорю:

— Это моя?

Моя шутка не доходит до нее. Она думает, что я показываю на ее ручку, и с вежливой улыбкой отвечает мне:

— Вы, должно быть, ошибаетесь, господин комиссар: это не ваша ручка, а моя.

Я собираюсь ее вывести из заблуждения, как неожиданно в гостиницу вихрем врывается почтальон. Это один из тех почтальонов, которые в наше время больше не встречаются. Он высокого роста, облачен в тиковое одеяние, которое свободно болтается на его длинных узловатых конечностях, а нос у него, как у виноградаря, завершающего свою карьеру.

— Слыхали новость? — вопит он свистящим голосом, ибо забыл свою вставную челюсть в стакане “Чинзано”.

— Нет! — отвечают хором торговцы жареной картошкой.

— У нас еще одного убили!

— Одного кого? — осведомляются в один голос объединенные подбиватели счетов.

— Кандидата в депутаты, черт побери! Заинтересовавшись, я подхожу к нему.

— Вы хотите сказать, что убит новый кандидат от коммунистов, как и его предшественник? — вкрадчиво спрашиваю я.

Почтальон приподнимает козырек своего кепи, отчего сразу становится похож на одну из карикатур Альдебера.

— На сей раз не коммунист, а кандидат от национального союза за республику!

Тут я, дети мои, призадумываюсь. Неужели мы имеем дело с широкомасштабной вендеттой?

— Как это случилось? — спрашиваю я.

Почтальон косится на пустой прилавок. Хозяин, понимающий, что означает сей взгляд, наливает ему стакан красного вина, который представитель почтового ведомства осушает за время меньшее, чем требуется отправителю письма для наклейки на конверт марки с изображением Пятой республики.

— Как с Маразмом!

— Кто такой Маразм?

— Ну, знаете, тип времен Революции, которого некая Шарлотта зарезала в ванне.

— Вы хотите сказать — “Марат”? Он кивает своим кепи.

— Может быть, в Париже его так и называют, но в наших школах нам говорили “Маразм”.

— Кандидат был заколот в своей ванне?

— Да. Супруга обнаружила его бледного и обескровленного. Ему перехватили сонную артерию опасной бритвой, его собственной, кстати!

— Если бы брился электрической, с ним бы этого не произошло, — не могу я удержаться, чтобы не пошутить.

Но моя шутливая реплика ни у кого не вызывает улыбки, напротив, она мне стоит возмущенных взглядов присутствующих. Я прочищаю горло.

— Он был один дома, когда это произошло?

— Вовсе нет. Дома были жена, старуха мать, двое его детей, прислуга, охотничья собака и две горлицы в клетке.

— И никто ничего не слышал?

— Никто.

— Может быть, это самоубийство?

— Судя по первым выводам полиции, похоже, нет.

Я чешу затылок. В этот момент по лестнице спускается мама, держа в руках чемоданчик из крокодиловой кожи, в котором она хранит наши драгоценности.

— Ты предупредил, сынок? — спрашивает она меня вполголоса.

Я отрицательно трясу головой.

— Отменяется, мама. Мы никуда не едем.

Она принимает это сообщение спокойно, моя Фелиция. Она раз и навсегда решила для себя: все, что исходит из моих уст, для нее свято.

Однако она не может удержаться, чтобы не пробормотать:

— Не едем?.. Но почему?

— Сегодня, мама, прикончили еще одного кандидата от Белькомба. Это представляет интерес.

Я ее расцеловываю, как в самые торжественные моменты.

— Я прогуляюсь к местным блюстителям порядка. Если вдруг опоздаю к обеду, садись за стол сама.

Она подавляет вздох сожаления и смотрит на меня глазами, полными снисхождения и прощения.

Я выруливаю машину из гаража, где она покрывалась пылью между грузовичком по доставке товаров на дом и поржавевшим трактором.