Бессильные мира сего   ::   Стругацкий Борис (Витицкий

Во всей своей дикой, грязноватой, небритой, хищной, горбоносой красе, наводящей на Тимофея Евсеевича спасительный первобытный ужас. На этот раз он, элегантно скособочившись в седле, держал в правой руке эмалированное ведро. Как тут же и выяснилось с мясом. Точнее - с бараниной.

- Начальство посылает, - объяснил Магомет, остановивши лошадь и передавая ведро Вадиму.

Вадим принял ведро и позвал:

- Тимофей Евсеевич. Будьте так добры. Тимофей выскочил из-за кухонной палатки, схватил ведро и тотчас же с ним скрылся на своей территории только зыркнул настороженно из-под неопрятных бровей на Магомета. Магомет, очень довольный произведенным впечатлением, блеснул двумя рядами стальных зубов и сказал ему вслед:

- Ведро верни, да?

Вадим предложил:

- Спешься. Посидим.

- Спасибо, с утра сижу, - ответил Магомет в своеобычной манере.

- Чайку попьем, - настаивал Вадим.

- Спасибо. Ехать надо. Начальство. Гостей ждешь? - спросил он вдруг.

- Гостей? Откуда здесь гости. Никого не жду.

- А командир где?

- В разведку поехал. Вечером вернется.

Тимофей Евсеевич снова обнаружился рядом, теперь уже с опустошенным ведром. Магомет принял ведро, подбросил его в руке, посмотрел направо, посмотрел налево, сказал небрежно:

- Значит, гостей не ждешь? - и, не дожидаясь ответа, тронул лошадь.

- Эй, Магомет! Когда быка от нас заберете? - спросил Вадим ему в спину.

Магомет сел вполоборота и проговорил наставительно:

- Это дурной бык. Ты бери камень и бей его между рогами. Изо всей силы. Он другого ничего не понимает. Дурной бык. Бери большой камень, и между рогов...

- Свежее решение, - сказал Вадим уже ему в спину. - Изменим жизнь к лучшему.

Магомет больше не оборачивался - слегка покачиваясь в седле, он спускался по склону - без всякой дороги, по осыпи, на север, в сторону затянутой сизой дымкой каменной горы, знаменитой не только своим чарующим именем Тещины Зубы, но еще и автомобильным спуском, название которого в переводе означало "Вредно Для Души".

Подал голос Тимофей Евсеевич:

- Дрянное мясо, - сказал он сварливо. - Что с ним делать прикажете? Мы на нем себе последние зубы поломаем.

- Сделайте харчо, - предложил Вадим.

- Ну да... Харчо... Харчо вредно.

- Ну, сделайте баранью похлебку. С чесноком. И с макаронами. Снотворное и слабительное в одном флаконе. Не только вредно, но и вкусно.

Тимофей Евсеевич ничего на это не ответил, только принялся активно брякать какими-то своими тарелками-кастрюлями, а потом вдруг запел тоненьким голосом:

Чому мне ня петь, чому ня гудеть,

Коли в маей хатаньке парадок идеть?..

Томительная жара окончательно установилась и теперь стояла вокруг, воздух струился и дрожал над восточным склоном, и вдруг там бесшумно возникли и словно поплыли сквозь это дрожание пятнистые коровьи туши, рога, помахивающие хвосты, слюнявые морды. Вадим, задремывая в кресле, следил за ними слипающимися глазами. А Тимофей Евсеевич все тянул, все зудел печально и не переставая:

Мушка на акошечке на цимбалах бье,

Паучок на стеночке кресаньки тке.

Чому мне ня петь, чому ня гудеть,

Коли в маей хатаньке парадок идеть?..

Потом он вдруг резко сам себя оборвал и сказал как бы с недоумением:

- Наши едут?

Вадим тут же проснулся и прислушался. Ничего не было слышно, кроме шипения примуса.

- Не может быть, - сказал он. - Откуда? Двух часов еще нет.

- А я вам говорю, что слышу. Машина едет. Оттуда.

Вадим снова прислушался. Кажется, и в самом деле раздавались какие-то посторонние звуки, но это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, и из суеверия и из чистого упрямства - он сказал:

- Да не может этого быть. Ясно же было сказано: не раньше девятнадцати, а скорее - позже.

- Хорошо-хорошо, - легко согласился Тимофей Евсеевич. - Пусть будет такочки...