Дерни за веревочку   ::   Рыбаков Вячеслав

 — Рома, Таня, идите сюда! Дима сказку будет рассказывать!

Один из танцующих, не оборачиваясь, пренебрежительно махнул рукой и снова облапил партнершу.

— Итак? — спросил Шут.

Дима допил вино, поставил бокал.

— Э-э… Значит, вот.

— А ты сам ее придумал? — спросила Лидка.

— Думаешь, я ее уже придумал? — честно ответил Дима.

— Нам предстоит быть свидетелями творческого акта, — пояснил Шут Лидке. — Возможно, даже участниками.

— Групповуха, — заключила Ева.

— Дай-ка я тебе подолью, — сказал Шут и поднял бутылку, потянулся с ней через стол.

— Подлей, — согласился Дима и залпом выпил. — Э-э… Лет за пятнадцать до того, как… это самое… выступил на престол отец наш, Петр Ликсеич… кузнец жил-был. Василий. Силищи необычайной, скажу я вам, — лошадь на себе носил. И умом его, как ни дивно сие сочетание, Господь не обидел. Ох, и смекалистый был кузнец!

— Поняли, поняли, суть давай! — с презрением перебила Ева. Лидка, добрая душа, сразу вступилась:

— А ты не мешай! Не интересно, так поди и попляши!

— Нет, я досижу, — ответила Ева и демонстративно устроилась поудобнее.

Дима покрутил пустой бокал. Выбили из ритма, едва замерцавшая волна сгинула.

— Смекалист, значит, был, — подсказала сердобольная Лидка, устроив подбородок на кулачке. Шут царственно откинулся на спинку дивана.

— Эт точно, — согласился Дима. — По всему северу слава шла… В Архангельске дело-то было, — догадался он. — Индо немцы всякие диву давались, нарочно забегали в кузню из своих фахторий — смотрели, ахали, к себе звали. Не шел.

— Крутой патриот был, — предположила Ева.

— Землю свою любил, — пожал плечами Дима.

— Жену, — предположила она.

— Не было жены. Никого не было. Имела, правда, на него глаз Авдотья, дочка посадского одного. Девка в самом соку, что говорить. Белая, пышная, коса до пят… Вроде и сладили уж все, да тянул кузнец, как-то ему было не так… Подозрение, конечно, Дуню взяло — не иначе, отваживает кто. Стала… Нет, братьев подговорила проследить. Вызнали, конечно. Каждый… кажинный вечер ходит кузнец на хранцузскую фахторию и часа три, а то и поболе, там проводит. И на фахтории-то его уж знают, привечают: ах, мол, мусью Базиль, как же вам не очень утомительно ходить кажинный вечер по пять верст туды-сюди, вы б и вовсе к нам, такому мастеру чрезвычайно рады будем… Вызнали — ходит он к купцу Жозефке Фременкуру, у коего дочка на выданьи. Страшна, что война — губы да глазищи, а уж сухоляда-то, прости Господи, чистая чахотка! И вот эдакая фалиса предилекцию Василию вытворяет. Подглядели в окошко: сидят, значится, двоечко — да кака ж девка вдвоем с чужим мужиком усядется, это ж жупел выходит! Содом и Гоморра! И вроде бы, прости Господи, книжку читают. Книжка-то не по-нашему накорябана, так Жанетка эта вроде как на язык толмачит, а уж чего такая протолмачит, как не порчу на мужика! На обложке корабль ихний изображен весьма затейливо, с парусами раздутыми, значится, едет по волнистой воде, и дым от дырок в боках. Васька, дурень, головушку свою буйную кулачищем подпер, на Жанетку глазеет, ровно на камень яхонт какой, и глазыньки-то у него горят, и сам-то дрожит, и щеки-то пятнами — слушает, брательнички видят — погиб человек, приворожила мосластая ведьма. Принялся Васька руками вдруг махать, говорит громко: «Эх, кабы у нас!» Поняли — на шабаш подговаривают, на оргию. После она прощаться стала, из-за стола поднялась, а он не уходит, вроде неймется ему, говорит: еще, еще! А она с отъявленным своим картавлением лопочет: ах, мол, нет, мол, мусью Базиль, у вас может быть неприятность с родителями невесты, никто не поверит, что вы ходите из-за книг.