Когда семейство улыбается   ::   Брэдбери Рэй

Шум дождя он не может заглушить. Бесполезно было покупать масло, петли, крюки. Можно обтянуть крышу мягкой тканью, но дождь будет шелестеть в траве под окнами. Нет. Шум дождя не убрать... А сейчас ему, как никогда в жизни, нужна тишина. Каждый звук вызывает страх. Поэтому все звуки надо устранить. Дробь дождя напоминает нетерпеливого человека, постукивающего в дверь костяшками пальцев... Джека снова охватывают воспоминания - тот день, когда он заставил их улыбнуться... Он тогда резал лежавшую на блюде курицу. Как обычно, когда семейство собиралось вместе, все сидели с постными скучными физиономиями. Если дети улыбались, тетя Розалия набрасывалась на них с яростью. Ей не понравилось, как он держал локти, когда резал курицу. "Да и нож, - сказала она, - давно бы уж следовало поточить". Вспоминая об этом, Джек смеётся. А тогда он добросовестно поводил ножиком по точильному бруску и снова принялся за курицу. Затем посмотрел на их напыщенные, скучные рожи, и замер. А потом поднял нож и пронзительно завопил: - Да почему же, черт побери, вы никогда не улыбнетесь?! Я заставлю вас улыбаться! Он поднял нож несколько раз, как волшебную палочку и - о чудо! - все они заулыбались! Джек резко поднимается, проходит через холл на кухню и оттуда спускается по лестнице в подвал. Там большая печь, которая обогревает дом. Джек подбрасывает уголь в печь до тех пор, пока там не забушевало мощное пламя. Затем он идет обратно. Нужно будет позвать кого-нибудь прибраться в пустом доме - вытереть пыль, вытрясти занавески. Новые восточные ковры надежно обеспечат тишину, которая будет так нужна ему целый месяц, а может, и год. Он прижимает руки к ушам. А что, если с приездом Алисы Джейн в доме возникнет шум? Ну какой-нибудь шум, где-нибудь, в каком-нибудь месте? Джек смеётся. Ерунда! Такой проблемы не возникнет. Нечего бояться, что Алиса привезет с собой шум. Это же просто абсурд! Алиса Джейн даст ему земные радости, а не бессонницу и жизненные неудобства. Он возвращается в столовую. Фигуры сидят в тех же позах, и их безразличие нельзя объяснить невежливостью. Джек смотрит на них и идёт к себе в комнату, чтобы переодеться и подготовиться к прощанию. Расстегивая запонку на манжете, он поворачивает голову и прислушивается. Музыка. Джек медленно поднимает глаза к потолку, и лицо его бледнеет. Наверху слышится монотонная музыка, которая вселяет в него ужас: будто кто-то касается одной струны на арфе. И в полной тишине, окутывающей дом, эти слабые звуки кажутся грозными, словно сирена полицейской машины. Дверь распахивается от удара его ноги, как от взрыва. Джек бежит наверх, а перила винтовой лестницы, будто полированные змеи, извиваются в его пальцах. Сначала он, разъяренный, спотыкается, но потом набирает скорость, и, если бы перед ним внезапно выросла стена, он не отступил бы, пока не разодрал бы о нее пальцы в кровь. Он чувствует себя, словно мышь в колоколе. Колокол гремит, и от грохота некуда спрятаться. Это сравнение захватывает Джека. А звуки все ближе, ближе. - Ну погоди! - кричит Джек. - В моем доме не должно быть никаких звуков! Вот уже две недели! Я так решил! Он врывается на чердак. Облегченно вздыхает, потом истерично смеётся. Капли дождя падают из отверстия в крыше в высокую вазу для цветов, которая усиливает звук, словно резонатор. Одним ударом он превращает вазу в груду осколков. У себя в комнате он надевает старую рубашку и потертые брюки и довольно улыбается. Нет музыки! Дырка заделана. Ваза разбита. В доме снова тихо. О, тишина бывает самых разных оттенков... Есть тишина летних ночей. Строго говоря, это не тишина, а наслоение арий насекомых, скрип колпаков уличных фонарей, шелеста листьев. Такая тишина делает слушателя вялым и расслабленным.