Мальчик во мгле   ::   Пик Мервин

Вот эти-то крики, летевшие по темному воздуху, и уничтожили все планы, все благоразумие, каким обладал Мальчик. То были взвизги взбудораженного детства, и, стоя у окна, он вдруг, без всякой сознательной мысли, понял решительно, понял абсолютно, что бежать необходимо сейчас: сейчас, в гуще и суматохе происходящего. Сейчас, пока ритуал звенит кострами и колоколами, сейчас, на гребне решимости.

Мальчик действовал быстро, да и должен был действовать так, поскольку курс, который он выбрал, был опасен. Просто скатиться по длинным лестничным маршам он не мог. Тут требовались куда большие скорость и скрытность.

Годами он из чистого любопытства бродил по пыльным покоям своего на вид бескрайнего дома, пока не открыл десяток путей, позволявших достигнуть земли, не выходя на главные лестницы и оставаясь невидимым. Если познания эти и могли пригодиться ему когда-либо, так именно сейчас – и потому, достигнув Т-образного конца сорок второго по счету коридора, Мальчик не свернул ни направо, на север, ни налево, к южной лестнице, что уходила все вниз, вниз, но вместо того подпрыгнул к пробитому высоко в стене окошку без стекол и, ухватясь за короткий конец толстой веревки, торчавшей из рамы, подтянулся и выпростался наружу.

Перед ним раскинулся длинный чердак с балками до того низкими, что ни пригнувшись, ни уж тем более выпрямившись пройти под ними было нельзя. Единственная возможность пронизать его сводилась к тому, чтобы лечь и ползти, извиваясь, отталкиваясь коленями и локтями. Занятие, вследствие обширности чердака, утомительное, однако Мальчик давно уж довел этот способ передвижения до такого ритмического совершенства, что наблюдать за ним было все равно как за заводной игрушкой.

На дальнем конце чердака располагался люк на петлях, который, если его откинуть, открывал далеко внизу вид на растянутое одеяло, схожее с огромным синим гамаком. Уголки одеяла были привязаны веревками к низким балкам, брюхо его обвисало, не касаясь земли.

Несколько мгновений – и Мальчик пролез в люк и уже соскочил, как акробат, с одеяла на пол. Зала эта, должно быть, знала когда-то уход и заботу. Она еще сохранила следы поблекшего изящества, но дышала ныне – высокая и квадратная – заброшенностью и унынием.

Если б широкое окно ее не глядело в ночь, Мальчик теперь не смог бы увидеть и собственных рук, поднеся их к глазам. Однако окно создавало прямоугольник темноватой серости, словно вставленный в черноту залы.

Быстро приблизясь к окну, Мальчик перелез через подоконник и пополз вниз по крепкой, серой веревке длиной в сотню футов.

Спуск, показавшийся Мальчику долгим, привел его к другому оконцу, пробитому в огромном просторе стены, и он протиснулся в это давно уж никому не пригождавшееся отверстие, оставив длинную веревку бессмысленно раскачиваться в пустоте.

Теперь он попал на подобие лестничной площадки и миг спустя дробно понесся, минуя один марш за другим, пока не выбежал в заброшенный за ненадобностью зал.

При приближении Мальчика шаркающий топоток сообщил, что масса мелких зверьков удирает, испугавшись, по норам.

Пол бывшего зала не был полом в привычном смысле – половицы давно уж сгнили, сменившись пышно разросшейся травой да кротовыми холмиками, обращавшими зал в подобие старого кладбища.

Несколько мгновений Мальчик, не зная почему, простоял, прислушиваясь. Зал был местом, пробегать которое не подобало, ибо в распаде и неподвижности присутствует величие, замедляющее любые шаги.

Когда Мальчик замер на месте, ни единого звука здесь не раздалось, однако теперь до него донеслись, словно из другого мира, дальние детские голоса – такие призрачные, что поначалу Мальчик решил, будто это какой-то жук потирает лапкой о лапку.