Лотерея блатных   ::   Сан-Антонио

В мире наверняка существуют и другие Берюрье, которых зовут так же, как тебя, возможно, некоторые из них тоже работают в полиции. Но в “Прекрасной Утренней Галлии” не может быть двух равно тупоголовых Берюрье.

Берю добрый малый. Он разражается смехом, храбро пишет “отсутствуют” и встает. И, естественно, давит своими мощными подошвами удочку! Он скрывает свое огорчение и уверяет, что поправит беду изолентой.

— Ты чего делаешь завтра утром? — интересуется он.

— Ничего особенного. А что?

— Я иду на Центральный рынок с одним моим приятелем ресторатором…

— Ты уже стал ходить за покупками?

— Да нет. Просто я хочу купить воловьи яйца…

— Воловьи? Сомневаюсь, что тебе это удастся, — смеюсь я.

— Я хотел сказать — бычьи! Вечно ты придираешься к словам!

— А зачем тебе такое приобретение? Собираешься заняться классическим балетом и боишься, что трико будет недостаточно наполнено? У тебя комплекс неполноценности?

— Нет. Это для рыбалки!

— И что ты надеешься на это поймать? Толстяк погружается в самые темные глубины своей памяти, но ничего там не находит.

— Не помню. Какую-то очень крупную рыбу. Я это вычитал в журнале “Рыболов”, которым руководит Жорж Курт-Линь… — Он не отстает:

— Пошли на рынок… Потом перекусим… Договорились? Я за тобой заеду на рассвете!

Побежденный, я соглашаюсь. Мне всегда говорили, что Центральный рынок стоит того, чтобы сходить на него.

Утром следующего дня, когда мне снится, что я проверяю упругость буферов красивой девочки, перед оградой нашего садика автомобильный клаксон начинает играть “Черный вальс”.

Фелиси, у которой сон легче, чем фривольная мысль, стучит в дверь моей комнаты.

— Антуан, приехали твои друзья!

— Открой им, ма, и налей по чашечке кофе!

Я тем временем принимаю душ, скоблю морду и одеваюсь.

Когда я вхожу в столовую, Берюрье хлебает кофе со звуками, напоминающими шум на стыке двух водостоков. Его дружок ресторатор, робко сидящий на краешке стула, бросает на меня простодушный и восхищенный взгляд. Это рослый малый, который, судя по его низкому лбу, никогда не читал полного собрания сочинений Жюля Ромена. Но это не мешает ему быть славным парнем.

Представления.

Поочередные пожимания правой клешни. Фелиси наливает мне тоже чашку кофе, после чего Берюрье просит у меня разрешения почистить клыки, потому что, по его словам, не сумел сделать этого дома: бульканье воды могло разбудить мадам Берюрье.

Я провожаю его в ванную комнату. Он достает из кармана тюбик пасты и зубную щетку, которой хороший механик постыдился бы чистить шестеренки машины.

Толстяк развинчивает свой тюбик, нажимает на его бок и выдавливает немного желтоватой пасты на волоски щетки.

— Я и не знал, что ты чистишь зубы, — очень любезно говорю я.

Он кивает головой и, водя щеткой по зубам, пытается что-то сказать. Поверьте, данная операция не способствует его красноречию.

— Да, недавно начал, — отвечает он.

— Ну! Это огромный прогресс в твоей растительной жизни!

— В наше время, если не идешь в ногу со всеми, то выглядишь жутко устаревшим…

Он перестает водить щеткой и несколько раз прищелкивает языком.

— Странную пасту стали теперь делать… Тебе не кажется, что у нее необычный вкус?

— А чем пахнет твоя? Хлорофиллом?

— Не пойму.

Я беру его тюбик и тщательно осматриваю.

— По-моему, дружище, ты совершил маленькую ошибочку. Это майонез…

Он не теряет спокойствия.

— То-то, я смотрю, от нее хочется есть…

Тут Фелиси приходит нам сообщить, что ресторатор начинает терять терпение. Ему надо купить нечто более существенное, чем бычьи бубенцы, и если он не будет пошевеливаться, то останется ни с чем.

Я толкаю Толстяка, чтобы он поживее убирал свой майонез, и мы в темпе отваливаем.