Проклятие сумерек   ::   Ленский Владимир

Всегда можно завернуть за угол, чтобы посмотреть, что там делается, заглянуть в открытое окно или ответить на чужой взгляд.

Странное чувство новизны мира охватило Гайфье. Казалось, и дома с причудливыми украшениями на фасадах, и небо над площадями, и флюгеры, цепляющиеся за облака в тщетных попытках удрать с крыш, и кудрявые цветочные гробики на окнах – все лишь вчера новехоньким вышло из мастерской великого творца, дабы предстать перед взором Гайфье во всем блеске свежей краски.

Он, наверное, так и бродил бы целый день без всякой цели, забывшись, если бы вдруг не бросилась ему в глаза вывеска, изображавшая кошку в платьице и льва с двусмысленной ухмылкой на клыкастой морде. «Кошка и лев», вспомнилось ему название, указанное в записке.

Теперь, когда Гайфье готов был к встрече с чем угодно, он даже думать забыл о разочаровании, которое испытал, ознакомившись с содержанием нянькиного письма. Горэм превратилась в одно из множества чудес, что без устали преподносил мальчику город.

В таверне было темно и прохладно; наполовину закрытые ставни не пускали внутрь обжигающее послеполуденное солнце. Хотелось снять обувь, чтобы ощутить под ногами прохладный земляной пол. Гайфье с трудом удержался, чтобы не сделать этого.

Придя с яркого света, мальчик не сразу разглядел Горэм, сидящую в самом дальнем углу. Пожилая женщина почти сливалась с тенями, блуждавшими по стене. Когда Гайфье устроился рядом, она вздрогнула.

– Вы все-таки здесь, мой мальчик, – прошептала она. – Я уж начала думать, что вы не придете.

– Почему бы мне не прийти? – удивился Гайфье. – Я просто… э… долго шел.

– Вы заблудились? – обеспокоилась Горэм.

Неожиданно Гайфье ощутил раздражение. Почему она тревожится о том, что он мог заблудиться? Ему четырнадцать лет! Дети Талиессина повзрослели рано, и Гайфье вполне мог сойти за семнадцатилетнего. Он был довольно высок ростом, широк в плечах. Да и оружием владеет недурно, что бы там ни утверждала мать… то есть мачеха.

Хмурая тень пробежала по лицу мальчика. Он привык считать Уиду матерью. Ему трудно будет называть ее мачехой. Да и нужно ли?

Он ответил Горэм резковато:

– Теперь, когда ваша служба у нас закончена, вам нет нужды беспокоиться о нашем поведении, госпожа Горэм.

Она сердито покраснела, поджала губы и некоторое время безмолвствовала, а потом сказала сухо:

– Вы никогда не будете мне безразличны, мой господин. Много детей я вырастила, но никого из них не любила так сильно, как вас. Ради вас я пожертвовала всем, что у меня было. Мой муж… – Она прерывисто вздохнула.

– Жаль, что я не мог запретить вам поступать с ним так бессердечно! – перебил Гайфье.

Ее взгляд набух слезами.

– А теперь меня вышвырнули вон, как ненужную тряпку, и заплатили только жалованье до конца месяца. После стольких лет!

– Я не хочу ни обсуждать, ни тем более осуждать решения ее величества, – сказал Гайфье тоном, не допускающим возражения.

В обожающем взгляде няньки появилась собачья преданность.

– Как вам будет угодно, мой господин…

– Вы пригласили меня для того, чтобы кое-что рассказать, – напомнил Гайфье. – Кое-что важное. – Он помолчал, собираясь с силами, и наконец решился спросить: – Это касается моей матери? Моей настоящей матери?

Горэм медленно покачала головой.

– Нет, мой маленький господин. Ваша настоящая мать была простой девушкой, и она умерла вскоре после вашего рождения, вот и все. Хорошей, доброй девушкой. Ничего важного с нею связано быть не может. Другое дело – Уида. Ваш отец привел ее ко мне в дом, туда, где я растила вас. Сироту, без матери, брошенного отцом. Регент Талиессин представил Уиду как свою супругу.