Споём, станцуем   ::   Варли Джон

Литавра этих прений не заметила; да и длились они лишь секунду.

Когда жидкость попала в горло, ощущение было как от взрыва. Он поперхнулся, а Литавра, похоже, забеспокоилась.

— Полегче, друг. Для того, чтобы пить такое горячее, нужно, чтобы нервы привыкли.

Она сделала осторожный глоток и снова обернулась к клавиатуре. Барнум поставил свою чашку и присоединился к ней. Однако, пожалуй, настало время сделать перерыв, и он не мог вернуться к музыке. Она заметила это и расслабилась; взяла бутерброд и стала есть с таким видом, как будто умирала от голода.

— Она _и _в _с_а_м_о_м _д_е_л_е_ умирает от голода, глупец ты этакий, — сказал Бейли. — Или, по крайней мере, очень голодна. Она ничего не ела восемь часов; а у нее нет симбиотика, который перерабатывает ее шлаки в пищу и подает прямо в вены. Поэтому у нее и возникает голод. Вспоминаешь?

— Вспоминаю. Я позабыл. — Он взглянул на груду бутербродов. — Интересно, а каким был бы на вкус один из них?

— Примерно таким. — Рот Барнума наполнился вкусом бутерброда с тунцом на пшеничном хлебе из цельной муки. Бейли проделал этот свой фокус, как и все остальные, посредством прямой стимуляции рецепторов. Без малейшего труда он мог вызывать у Барнума и совершенно новые ощущения, попросту закорачивая одну часть его мозга на другую. Если бы Барнуму захотелось узнать, как звучит вкус бутерброда с тунцом, Бейли под силу было и это.

— Хорошо. И я не стану протестовать, что не почувствовал его на зубах, поскольку знаю, что ты мог бы сделать и это. Однако, — (и мысли его приняли направление, которое могло не понравиться Бейли) — интересно, было бы ли вежливо съесть один из них?

— С чего вдруг вся эта вежливость? — взорвался Бейли. — Ешь, если тебе хочется, но я и в толк не возьму, зачем. Сделайся хищником, и увидишь, как я к этому отношусь.

— Спокойней, спокойней, — выговаривал ему Барнум с нежностью в голосе. — Полегче, приятель. Без тебя я ничего делать не буду. Но нам надо ладить с этими людьми. Я лишь пытаюсь быть дипломатичным.

— Тогда ешь, — вздохнул Бейли. — Ты на много месяцев нарушишь мои биологические циклы: что мне делать с этими лишними белками? Но тебе-то какое дело?

Барнум безмолвно рассмеялся. Он знал, что Бейли может сделать с ними все, что захочет: переварить, очистить, израсходовать, или просто сохранить на время и выбросить при первой возможности. Он потянулся за бутербродом и почувствовал, что когда он поднес бутерброд ко рту, плотная оболочка Бейли сократилась, освободив его лицо.

Он ожидал, что свет будет ярче, но был неправ. Впервые за много лет он пользовался собственным зрением, но результат ничем не отличался от тех изображений, которые Бейли создавал в коре его мозга все это время.

— У вас милое лицо, — сказала Литавра, прожевывая бутерброд. — Я так и думала. Вы нарисовали очень хороший автопортрет.

— Я это сделал? — спросил заинтригованный Барнум. — Что вы имеете в виду?

— Ваша музыка. Вы отражаетесь в ней. О, в ваших глазах я не вижу всего того, что в ней, но это и невозможно. Остальное принадлежит вашему другу Бейли. А его выражение лица я прочесть не могу.

— Да, думаю, что не можете. Но можете ли вы сказать что-нибудь о нем?

Она подумала, затем повернулась к клавиатуре, взяла ту тему, которую они с таким трудом разработали несколько часов назад, и сыграла ее чуть быстрее и с легкими изменениями тональности. В этом отрывке было счастье и намек на нечто недостижимое.

— Это Бейли. Он чем-то обеспокоен. Если опыт меня не подводит, это пребывание в Жемчужных Вратах. Симбиотики не любят появляться здесь; как и везде, где есть сила тяжести. Из-за нее им кажется, что в них не нуждаются.

— Слышал? — спросил Барнум своего безмолвного партнера.

— Угу.