Таро Люцифера   ::   Маркеев Олег Георгиевич

Усталый капитан на вопрос Корсакова пробурчал что-то невнятное: мол, знает, что приказ командующего об оставлении города касается всех, но он с командой эвакуирует артиллерийский склад и бросать имущество не имеет права.

— Слышал, что за городом уже вовсю рыщут разъезды французов, — добавил капитан. — Советую вам, господа, дождаться рассвета и уходить с арьергардом Милорадовича. С таким обозом на ночной дороге вы непременно привлечете внимание неприятеля.

— К сожалению, я тоже имею приказ, господин капитан, — с достоинством козырнул ему Корсаков. — К полудню должен вернуться в полк.

Но после непродолжительного совещания с хорунжим и с согласия князя он решил все же оставить обоз из телег и тарантасов, доверху груженных книгами, у заставы с наказом дождаться отряда пехоты и, примкнув к нему, большаком двигаться в имение князя. А самим двигаться малым отрядом на рысях.

* * *



По совету князя уже заполночь съехали с большака, по которому двигались разрозненные маршевые колонны и едва тащились груженные скарбом подводы и плелись пешие беженцы, на проселок, коротким путем ведущий к имению.

Утро встретили на пустынной дороге, петлявшей среди яблоневых садов.

Сильвестр лениво понукал уставших лошадей, и коляска, в которой дремал князь Козловский, едва тащилась. Казаки тихо ворчали, косясь то на возницу, то на командира. Корсаков сам клевал носом, то и дело, встряхивая головой, чтобы отогнать подступающую дремоту.

Хорунжий перегнулся в седле и сорвал несколько яблок. Под потоком росы, хлынувшей с веток, радостно фыркнули конь и седок.

— Угощайтесь, ваше благородие! — Хорунжий предложил пару наливных яблок корнету.

Корсаков потер яблоко о рукав доломана и с хрустом надкусил. Кислая влага освежила и прогнала сон.

— Что носы повесили, казачки? Рысью, ма-арш! — бодрым голосом скомандовал Корсаков.

Казаки с радостью дали шенкелей своим скакунам, Сильвестр нехотя хлестнул вялых лошадок князя.

Дорога, нырнув в низину, залитую бледным туманом, уводила их все дальше и дальше от обреченного города.

— Ваше благородие! — Один из казаков, ехавший в арьергарде, поравнялся с корнетом. — Гляньте! Кажись, пожар.

Корсаков развернул коня.

В рассветном небе над Москвой полыхало зарево большого пожара.

Хорунжий крепко выругался, и все, словно по команде резко осадили коней.

— Похоже, в Замоскворечье, — тихо сказал Сильвестр.

— Нет, ближе, — не согласился Козловский, привстав в коляске. — Это, по всему видать, на Басманной. Склады с лесом, не иначе. Слыхал я, что князь Растопчин грозился пожечь Москву, чтобы врагу не досталась. Но без высшего соизволения вряд ли бы он решился.

— Значит, вышло на то соизволение, — пробурчал Головко. — Эх, добра то сколько пропадет!

— Все, едем дальше, — скомандовал Корсаков. — Далеко ли до усадьбы, ваше сиятельство?

— К полудню доберемся, господин корнет.

— Ну, к полудню, так к полудню, — вздохнул Корсаков, посылая коня вперед.

Что, не терпится в полк вернуться? — Князь не мог опять задремать из-за качки и решил скоротать время в беседе. — Прекрасно вас понимаю, молодой человек. Сам таким был. Я ведь и с Суворовым, Александром Васильевичем, на Кубани побывал. И с Михаилом Илларионовичем Кутузовым служить довелось. При императоре Павле князь военным губернатором Петербурга состоял. А я при нем имел честь офицером по особым поручениям… Да-да, и мне служить довелось, хоть по нынешнему виду и не скажешь. Как считаете, господин корнет, баталию при Бородине мы выиграли, или проиграли?

— Мнения на сей счет разные, — с солидным видом ответил Корсаков. — И все же я полагаю, что Бородино мы по меньшей мере не проиграли.