Опер печального образа   ::   Вересов Дмитрий

— Это что, твой мужик?

— Мой, — согласилась Люда.

Философ Соловьев действительно был ее мужиком, точнее, ее любимым мужчиной. Сначала Людочка выбрала его для своего дипломного сочинения в пику всем остальным заочникам, чтобы отличаться от всех этих трусоватых «желтых» репортерчиков, болтливых радио-диджейчиков, материально обеспеченных домохозяек… Зачем только им понадобился университетский диплом? С каким-то раздражением, какое бывает у пассажира общественного транспорта в «час пик», Людочка добралась до полки его сочинений. Читала быстро, наугад, мало что понимая, пока вдруг с ней не произошло это . Она вдруг ощутила этого человека почти физически, поняв его не разумом, а совсем другим чувством. Позднее Синявина сформулировала это так: «Соловьев разбудил во мне женщину». Поэтому тема ее диплома прозвучала на факультете журналистики неожиданно: «Эротический пафос в философии Соловьева».

Традиционно настроенные преподаватели пытались на нее жестко давить — «Какое отношение имеет эротический пафос к факультету журналистики?», мягко убеждать — «Давайте изменим всего одно слово: „философию“ на „публицистику“». Синявина не поддалась. В награду Людочке в одну из ночей между экзаменами приснился философ Соловьев, худощавый, с бородой и безумным взглядом. Сначала они туманно беседовали где-то в египетской пустыне, а потом занимались каким-то инопланетным сексом, как «Чужой» с «Хищником». К концу последнего курса Людочка родила от Соловьева самое объемное дипломное сочинение в истории факультета журналистики. Оппонент на защите даже вякнуть не посмел, только пугливо таращился на кроваво-красный Людочкин маникюр.

Но вот на праздничном банкете по случаю окончания университета Люда Синявина опять почувствовала себя в пустыне, только на этот раз без философа Соловьева. Душа предательски захотела праздника, глупое сердце радостно застучало, как чертик копытцами, а ладони вспотели, словно на экзамене. Она надела свое лучшее платье с рукавами-воланами, взбила белесую пену волос, неумело мазнула губы и щеки розовым, а брови и ресницы черным. Люда готова была болтать о Филиппе Киркорове и Алсу с репортеришками и ди-джейчиками, пить, обнимаясь с домохозяйками. Но однокурсники демонстративно сторонились ее, как злые школьники. Вообще-то, они вели себя с Людой Синявиной так же, как все прошедшие шесть лет учебы. Только задело это ее за живое впервые. Всеединства Людочке захотелось, что ли?

Она готова была расплакаться. В голову лезла какая-то пошлятина: «Не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки». Водки на банкете было достаточно, а дипломированные журналисты частили, ведь всем хотелось произнести заготовленные, прочувствованные заранее тосты. Внутрь вливалась водка, наружу лились пафосные речи. Но воздушный пузырь в системе человеческих отношений так и держался вокруг Людочки Синявиной. Наверное, Люда скоро бы ушла домой, нагрубив кому-нибудь, но вдруг к ней подсела самая красивая девушка их курса Аня Лонгина. Они выпили вдвоем, хорошо и неглупо перекинулись парой фраз. А потом Аню догнал ее мужской кружок, и теперь Людочка тоже оказалась в центре его. Синявина была в этот вечер в ударе, даже ни разу не заикнулась о философе Соловьеве, много смеялась, танцевала, например, пригласила Витю Голявкина, редактора Новгородской городской газеты, на «белый» танец. За то, что у него было усталое, аскетическое лицо и темная борода…

Людочка была дурнушкой, но совсем не дурой. Она понимала, что этот праздник ей подарила Аня Лонгина. Они созвонились через неделю, встретились на перекрестке, посидели в кафе, проговорили весь вечер об их общей нелюбви к журналистике.