Вот оно - село ! (сборник)   ::   Вишня Остап

С одной стороны, целовал барыне ручку, а с другой -- клумбы цветов ее топтал.

Чистый тебе лейборист. Между социализмом и королем вертелся, как мокрая мышь.

Но уже и тогда хорошо запомнил, что господа на свете есть.

И когда, бывало, барыня накричит за что-то, ногами затопает, тогда я залезу под господскую веранду и шепчу:

-- Погоди, эксплуататорша! Я тебе покажу, как триста лет нас и т.д. и т.д.

Отдали меня в школу рано. Не было, наверное, мне и шести лет. Окончил школу. Пришел домой, а отец и говорит:

-- Мало ты учился. Надо еще куда-нибудь отдать. Повезу в Зиньков, поучись еще там, посмотрим, что из тебя выйдет.

Повез отец меня в Зиньков, хоть и трудно ему было тогда, потому что нас уже было шестеро или семеро, а зарабатывал он не шибко. Однако повез и отдал в Зиньковскую городскую двухлетнюю школу.

Зиньковскую школу я закончил в году 1903 со свидетельством, что имею право быть почтово-телеграфным чиновником какого-то очень высокого (чуть ли не четырнадцатого) разряда.

Но куда мне в те чиновники, если "мне тринадцать минуло".

Приехал домой.

-- Рано ты, -- говорит отец, -- закончил науку. Куда же тебя, если ты еще такой маленький? Придется еще поучиться, а у меня и без тебя уже двенадцать.

И повезла меня мать в самый Киев, в военно-фельдшерскую школу, поскольку отец, как бывший солдат, имел право отдавать детей в ту школу на "казенный кошт".

Поехали мы в Киев. В Киеве я на вокзале разинул рот и так шел с вокзала через весь Киев до самой Лавры, где мы с матерью остановились. Приложились ко всем мощам, ко всем чудотворным иконам, ко всем мироточивым головам -- и экзамены сдал.

И остался в Киеве. И закончил школу и стал фельдшером.

А потом пошла неинтересная жизнь. Служил и все учился, все учился -- будь оно неладно! Все экстерном.

А потом в университет поступил.

Книга, которая произвела на меня самое сильное впечатление в жизни, -- это "Катехизис" Филарета. До чего же противная книжка! Еще если бы так -- прочитал и бросил, оно бы и ничего, а то на память.

Книги я любил сызмальства. Помню, попался мне Соломонов "Оракул". Целыми днями сидел над ним и шарик из хлеба пускал на круг с разными числами. Пускаю, пока голова кругом пойдет, пока нагрянет мать, войдет, схватит тот "Оракул" и по голове -- трах! Тогда только и брошу.

Вообще любил я книжки с мягкими переплетами.

Их и рвать легче, и не так больно они бьют, если мать увидит.

Не любил "Русского паломника", который мать читала лет двадцать подряд. Очень большая книга. Как, бывало, замахнется мать, у меня душа в пятки.

А остальные книги читались ничего себе.

Писать в газетах я начал в 1919 году, за подписью Павла Груньского. Начал с фельетона.

В 1921 году начал работать в газете "Вiстi" переводчиком.

Переводил я, переводил, а потом подумал:

"Чего я перевожу, если могу фельетоны писать. А потом -- писателем можно стать. Вон сколько разных писателей есть, а я еще не писатель. Квалификации, думаю, у меня особенной нет, бухгалтерии не знаю, что же, я думаю, буду делать".

Сделался я Остапом Вишней да стал писать.

И пишу...

1927-1955 ------

[1] _Клуня_ -- овин. ______________________________________________________________________

Чудак, ей-богу!

Малыш иногда сует свою рожицу туда, куда ему вовсе и не следует.

Мне до сих пор странно, что меня в детстве интересовало. Бывало, пасешь гусей и придешь домой, мать уложит тебя спать, а у тебя в голове, словно сверлом, одна мысль так и крутит, так и вертит.

А о чем?

Я все думал да гадал: "Есть ли у попа штаны?"

Встретишь, бывало, попа, руки так и чешутся, ну до того чешутся -подбежать, поднять рясу и хоть одним глазком взглянуть, в штанах ли он.

Бывало, придешь к матери:

-- Мама!

-- А?

-- А есть ли у насего попа станы?

-- Дурной ты!

На глазах даже слезы засверкают.