Мастерский удар   ::   Гейдж Элизабет

Брюнетка на снимке и блондинка в комнате терзали его, каждая на свой лад. Хорошо, что теперь осталась только одна блондинка.

— Пора мыться, — сказала она и удивительно сильными руками подняла старика с коляски и уложила на постель. Сильные руки… или тело его настолько высохло и потеряло вес?..

Она раздела его, сняла пижаму — единственное, что старик носил теперь, — и начала осторожно обтирать губкой. Он ничего не чувствовал, хотя знал, что девушка копается у него внизу, смывая непроизвольно выделившуюся мочу, и отмечал, что никакие прикосновения не в силах пробудить в нем мужскую заинтересованность.

Хуже всего, что желания не умерли вместе с телом, внутренне он так же чутко ощущал присутствие женщины, запах ее кожи, свежесть тела. Именно в этом и заключалась утонченность пытки. Хотя мужская сила ушла навсегда, инстинкты и желания по-прежнему бушевали в этом иссохшем теле и его одержимость женщиной росла пропорционально неспособности овладеть ею. Он мог только безысходно томиться, когда она вот так дразнила его своей близостью. И она сознавала это. Да и как было не сознавать. Ведь она знала его аппетиты лучше кого-либо, и это выражалось в ее одежде — именно те цвета и фасоны, что когда-то нравились на ней старику: тесные юбки, облегающие блузы. Походка ее была дразнящей, когда девушка приближалась к постели. Сознание своей привлекательности и бешеное торжество звенели в ее голосе, когда она, напевая что-нибудь знакомое, везла коляску в солярий, где сваливала ему на колени кипу газет и журналов.

Девушка прекрасно все понимала. Интимные услуги, которые она должна была оказывать ему, словно кислота, растравляли незажившую рану. Она ревностно охраняла его, не подпуская никого, не позволяла ни одному человеку, кроме его жены, и близко подойти. И все восхищались столь необыкновенной преданностью. Он один знал истинную цену такой заботливости. Он единственный понимал, как наслаждается эта женщина своей местью, наказывая его именно тем, что ухаживает за его разбитым параличом, телом.

И сегодня ее триумф достиг апогея — наконец-то старику бросили в лицо успех Боллинджер, наконец-то можно дразнить его, издеваться, терзать.

Пока девушка обтирала обнаженного старика, тот не сводил с нее глаз: в душе зашевелились воспоминания давно забытого детства, когда мать вот так же ухаживала за ним. Это было семьдесят пять лет назад.

Жизнь завершила полный круг. В свое время он заставлял дрожать президентов, премьеры ползали перед ним на коленях, даже самые могущественные склонялись перед его силой. А теперь все позади, все заслонило лицо на снимке, все затмило другое лицо, холодное, улыбающееся лицо девушки, обмывающей его безжизненное тело.

— Ну вот и все, — объявила она. — Сейчас оденемся и спустимся вниз. Можешь посмотреть телевизор.

Старик снова взглянул на девушку, пока та, ловко приподняв его, надевала пижамные брюки. Глаза ее смотрели в сторону, но в них полыхала вся ненависть, которую она так долго копила и которую теперь можно вымещать спокойно, не спеша.

— Мы готовы? — спросила она, улыбаясь.

Одинокая слеза выкатилась из глаз старика и поползла по морщинистой щеке.

— Грустим? — с притворным сочувствием осведомилась девушка. — Напрасно. Выше голову! Сегодня такой прекрасный день.

Омерзительнее всего было то, что она знала причину: не грусть, а ненависть и бессилие выжали из него слезу. И еще она знала, что он навсегда в ее власти.

— А сейчас пора вниз. Дочитаешь газету. Ты, конечно, хочешь знать, что написано в статье?

Подавив яростное рычание, обжигавшее горло, он позволил увезти себя навстречу адским мукам, ставшим его судьбой.