Пани колдунья   ::   Шкатула Лариса

 — И соберемся мы не за десять минут, а за пять, чтобы утереть нос этому противнику эмансипации. Или тебе не чудится в его речах некая насмешка над несовершенной женской природой?

— Чудится, как не чудиться! Только маменька говорит, все мужчины в своих оценках одинаковы, так что умные женщины на их измышления внимания не обращают, но не упускают случая поводить за нос всезнаек в брюках и умеют тихой сапой, если надо, настоять на своем…

— Маменька у тебя женщина выдающаяся, — согласилась Лиза.

— Она-то выдающаяся, да я супротив нее… — тяжело вздохнула Аня. — Видела, как я долго в отчуждении продержалась? На своем настоять не могу, отходчива и незатейлива. Такие, наверное, мужчинам быстро наскучивают.

— Ничего, может, сила твоя именно в слабости, — сказала Лиза, но Аннушка ее не очень поняла. Как может быть силен слабый?

Обе подружки были красавицами.

Аннушка — смуглолицая, с большими черными глазами, по-южному горячими, с темно-каштановыми густыми кудрями, которые живописно выбивались из ее прически, несмотря на все усилия горничной.

Волосы Лизы, светло-русые, тоже вились, но укладке не противились, а серо-зеленые глаза, в зависимости от освещения меняющие свой оттенок до чисто-зеленого, глядели подчас излишне серьезно. Или, по утверждению некоторых молодых людей, холодно. Но в целом ее лицо, с бело-розовой кожей, сияющими глазами, прямым точеным носиком и чуть припухлыми алыми губками, точно магнитом притягивало мужские взоры.

Словом, обе подруги, каждая своим обликом оттеняющая красоту другой, радовали глаз стороннего наблюдателя молодостью и свежестью.

Лиза все-таки на своем настояла, и меньше чем через десять минут обе девушки, закутанные в меха, выпорхнули на крыльцо. Граф Галицкий, сидя на облучке санок, лишь развел руками в притворном изумлении. Вороной конь, в санки запряженный, нетерпеливо перебирал стройными ногами.

Граф усадил девушек, обернув их ноги медвежьей полостью, и заливисто свистнул:

— Паш-шел, Блэк!

Имя, выбранное коню самим Галицким, говорило о его некоторой образованности — например, знании английского языка. Или нескольких слов, достаточных для того, чтобы черное назвать черным.

Французский он знал получше, потому что бонны его с детства были француженками.

Вообще же, как говорил Пушкин, мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Это относилось к Галицкому в полной мере, но ничуть его не печалило. Он не любил себя обременять. Ни знаниями, ни размышлениями на эту тему.

К тому же знания — такая эфемерная вещь! Кто оценит их глубину и множественность? Демонстрировать свою ученость всем и каждому? Нет уж, увольте! С этой точки зрения Аннушка ему в качестве спутницы жизни вполне подходила — девица без особых претензий на образованность. Он даже удивился ее высказыванию насчет уложения Петра: неужели умные книги читать принялась?

Впрочем, Галицкий догадывался, кто ее таинственный просветитель. Лизонька Астахова. К ней бы в женихи он не сунулся, не дурак! Небось эта начала бы его в лупу, точно букашку какую, разглядывать: что сказал, как сказал, о чем подумал? Сплошное напряжение души и нервов такая женщина!

Конечно, нынче она не станет свою ученость показывать. Нынче в ней детское играет: быстрая езда, залихватский кучер. Ишь, сидит безмятежная, ничего не боится, только глаза поблескивают в предвкушении острых ощущений…

Санки промчались по Петербургу как ветер. Причем Роман, как заправский кучер, кричал на прохожих:

— Па-берегись!

Наконец санки миновали последние домишки окраины и вырвались на наезженный тракт.

Галицкий крутнул ус и слегка тряхнул вожжами.

Блэк, умница, тут же шаг ускорил и теперь почти летел над слепящей на солнце глаза снежной равниной.