Рискованная игра   ::   Гарвуд Джулия

Но тут послышалось характерное шипение воздуха, издаваемое кожаной подушечкой под коленями кающегося. Звук сопровождался деликатным покашливанием.

Том немедленно выпрямился, вынул изо рта жвачку, обернул фольгой и, молитвенно склонив голову, поднял деревянную панель.

— Во имя Отца и Сына, — начал он, крестясь.

Несколько секунд прошло в молчании. Кающийся либо собирался с мыслями, либо с мужеством. Том поправил епитрахиль и стал терпеливо ждать.

Через решетку, разделяющую их, проникал запах туалетной воды Кельвина Кляйна «Обсешн» — характерный, тяжелый, сладковатый аромат. Том распознал его, потому что экономка в Риме подарила ему флакон на день рождения. Но, похоже, кающийся немного переборщил, потому что в исповедальне буквально нечем было дышать, а смешанный смрад плесени и пота буквально с ног сбивал. Тому казалось, что на голову надели пластиковый пакет. Он с трудом подавил подкатившую к горлу тошноту.

— Вы здесь, отец?

— Здесь, — прошептал Том. — Когда будете готовы признаться в грехах, начинайте.

— Это слишком трудно. В последний раз я был на исповеди год назад. Тогда мне не дали отпущения. Вы отпустите мне грехи сейчас?

Какой странный переливчатый выговор: певучий и неприятно контрастирующий с издевательским тоном.

Том мгновенно насторожился. Может, незнакомец просто нервничает из-за того, что давно не бывал в исповедальне? Или намеренно провоцирует его?

— Вам не дали отпущения?

— Нет, отец. Я обозлил духовника. И вас тоже, боюсь, рассержу. То, в чем я собираюсь исповедаться, шокирует вас. И вы взбеситесь, как прежний священник.

— Ничто из сказанного вами не рассердит и не шокирует меня, — заверил Том.

— Вы все это уже слышали раньше? Ведь так, отец?

И прежде чем Том успел ответить, незнакомец прошептал:

— Ненавидь не грешника, но сам грех.

Опять эти насмешливые нотки! Том негодующе нахмурился.

— Может, вы все-таки начнете?

— Да. Благословите меня, отец мой, ибо я согрешу. Сбитый с толку столь странной просьбой, Том наклонился к решетке и попросил мужчину повторить.

— Благословите, отец мой, ибо я согрешу.

— Вы хотите признаться в грехе, который только собираетесь совершить?

—Да.

— Это какая-то неудачная шутка или…

— Ни в коем случае, — перебил мужчина. — Я совершенно серьезен. Вы уже сердитесь?

Уши Тома резанул хриплый скрипучий смех, такой же резкий, как звуки выстрелов в ночной тишине.

— Нет, не сержусь. Скорее смущен. Надеюсь, вы понимаете, что невозможно получить отпущение за грехи, которых еще не успели совершить. Прощение дается лишь тем, кто осознал ошибки, искренне о них сожалеет и готов исправиться.

— Но, отец, вы еще не знаете, в чем заключаются мои грехи, как же можете отказывать мне в отпущении?

— Перечисление грехов ничего не меняет.

— Ошибаетесь. Год назад я признался священнику в том, что собираюсь сделать, но он не поверил, пока не стало слишком-поздно. Не совершите такой же ошибки.

— Откуда вам известно, что священник не поверил?

— Он даже не попытался меня остановить, вот почему.

— Сколько времени вы принадлежите к католической церкви?

— Всю жизнь.

— В таком случае вы знаете о тайне исповеди. Обет молчания свят. Каким же образом он сумел бы остановить вас?

— Он мог найти способ. Тогда я только… тренировался и вел себя крайне осторожно. Помешать мне было легче легкого, так что во всем виноват он, а не я. Теперь все куда сложнее.

Том отчаянно старался понять, что имеет в виду незнакомец. Тренировался? Но в чем? И каким образом священник мог ему помешать?

— Я думал, что сумею сдержать, — продолжал кающийся.

— Что именно?

— Потребность, желание.

— Нельзя ли немного подробнее?

— Ее звали Миллисент. Милое старомодное имя, не считаете? Друзья звали ее Милли, но я предпочитал Миллисент.