Тень моей любви   ::   Смит Дебора

Я не помню, когда в моей голове появились такие мысли, но, так или иначе, я решила, что родилась на свет, чтобы заботиться о Рони Салливане.

Никто, кроме меня, делать этого не хотел.



Глава 2



Когда я пошла в первый класс, Рони был уже в шестом. Я наблюдала за ним на расстоянии с пугливым любопытством.

– Держись подальше от Рони Салливана, – предупредила меня мама. – У него вши.

У меня были великолепные волосы – темно-рыжие, длинные, вьющиеся. Одна мысль о том, что в них могут завестись вши, приводила меня в неописуемый ужас. Ведь это значит, что голову обреют, но это еще полбеды. Все узнают, что ты самый низший из всех низших, – у приличных людей вшей не бывает.

Надо признать, Рони действительно всегда был грязный. Джинсы его, по-моему, никогда не были новыми, и всегда – не впору, то слишком длинны, то слишком коротки. Он был довольно высок для своего возраста, но болезненно худ, как все недоедающие дети. С лица Рони никогда не сходило настороженное выражение. Огромные серые глаза каждую минуту ожидали подвоха. Темные волосы, неровно подстриженные, торчали нелепыми клочками. Падающая на лоб грязная челка нисколько не улучшала общего вида. Но когда был виден его обломанный передний зуб, Рони обретал прямо-таки облик маленького бандита. Я хотел а убрать злобное выражение с его лица. Я хотела, чтобы он научился улыбаться, а зуб ведь можно исправить. В общем, ни много ни мало – я хотела быть его ангелом-хранителем.

Эван, учившийся с Рони в одном классе, вечно рассказывал о нем гадости. Например, такие:

– Он пахнет, как помойка на Пустоши, мисс Кларк частенько отсаживает его отдельно. Он там сидит и грызет ногти, прям до живого мяса отгрызает. А его пакет с завтраком такой сальный, что мама могла бы цыплят на нем поджаривать. Правда, кто бы стал их потом есть? – и Эван начинал хихикать.

Рони дразнили и задирали все, кому не лень. Он был как болячка, которую дети не могли не ковырять.

“Белый нищий”, “дерьмо свинячье”, “воняет, как сортир” – вот несколько образчиков остроумия одноклассников Рони. Он дрался со всеми. Ему было безразлично, каков его обидчик – старше, выше, тяжелее, – ив каждом втором случае из него выколачивали душу. Обычное зрелище – директор Рафферти тащит за собой избитого Рони, чтобы медсестра налепила ему на лицо пластырь или приложила лед.

Его решимость и отверженность притягивали меня, потому что я, избалованная любимица процветающего клана, была во всем ему противоположностью. У меня была масса родственников, которые действительно были мне родней: не просто имена, а часть моей жизни. Я могла биться об заклад, что в школе, куда ни плюнь – попадешь в моего родича.

Но у меня и у Рони было и нечто общее: мои оплошности тоже моментально становились всеобщим достоянием и возводились в ранг греха. Стоило мне поболтать во время урока в классе, обменять деньги на завтрак на что-то для меня запретное, быть пойманной за сомнительными росписями стен в туалете для девочек, мои проступки тут же становились известны всей родне и, уж конечно, маме и папе.

Никогда моя дурная слава не распространялась бы так быстро, если к ее услугам не было бы трех десятков моих кузенов. Так что именно я была способна понять Рони Салливана и жалела его, как никого другого в своей жизни.

* * *



Я знала, что всегда могу рассчитывать на то, что дедушка Джозеф будет уважать потерпевшего.

Дедушка никогда не хвастался тем, какие он сделал деньги или сколько он убил японских солдат во второй мировой войне. О войне он вообще не хотел говорить. Он даже не смотрел по телевизору военные фильмы.

Однажды он взял меня с собой позавтракать в ресторан. Я сидела за столиком между ним и его закадычными друзьями.