Храм любви при дворе короля   ::   Холт Виктория

Глянув ему в лицо, этот ожесточившийся человек увидел его приветливость, снискавшую симпатии столь многих, торопливо отвернулся и пробормотал:

– Господи, прости меня… Томас похлопал его по руке.

– Соберитесь с духом, друг мой. Не пугайтесь своей обязанности… такова уж она. И ради уважения к себе постарайтесь не рубить вкось. – Потом опустился на колени и стал молиться: – Смилуйся надо мной, Господи, в твоей несказанной доброте…

Когда он поднялся, палач подошел, чтобы завязать ему глаза.

– Я сам, – сказал Томас.

Но сперва он обратился к людям, ждущим его последних слов. Он был очень краток, помня, что недовольство короля может пасть на его родных:

– Друзья мои, молитесь за меня в этом мире, а я стану молиться за вас в ином. Молитесь и за короля, чтобы Бог послал ему хороших советников. Я умираю королевским слугой, но прежде всего Божьим.

Потом он завязал себе глаза, положил голову на плаху и сдвинул бороду вбок со словами:

– Она неповинна в измене. Так пусть избежит топора. Когда топор опустился, на Тауэр-хилле воцарилось глубокое молчание.

Губы Томаса слегка шевельнулись. «Верный королевский слуга… но прежде всего Божий».

* * *



Королю доложили о смерти сэра Томаса Мора.

– Да сгинут все изменники! – воскликнул он. Но в маленьких глазах его таился испуг. Люди на улицах роптали. На большее они не осмеливались. Они видели ужасную смерть картезианцев, а теперь голову Томаса Мора водрузили на шест на лондонском мосту рядом с головой праведного Фишера, епископа Рочестерского.

– Норфолк, скажите, что вы думаете… без утайки. Норфолк был смелым человеком. Он ответил:

– Что это прискорбно, Ваше Величество. Очень талантливый человек оказался таким упрямым… таким заблуждающимся.

– Вы, кажется, жалеете о его смерти.

– Ваше Величество, он был очень привлекательным человеком. Его любили многие, сир.

Его любили многие!

Король сузил глаза. Люди не забудут, что этого человека приговорили к смерти, потому что он повиновался своей совести, а не королю. Верный королевский слуга, но прежде всего Божий.

Король проклял всех мучеников.

Этот человек не должен жить в народной памяти. В нем должны видеть изменника, человека, заслужившего смерть, изменника, чья голова по справедливости глядит с лондонского моста на воды Темзы.

Но Генрих понимал, что люди, проходя мимо, станут смотреть на голову этого человека, бормотать молитвы и просить у него благословения. Очень многим памятны его любезность, благочестие и добродетель.

При жизни он был Томасом Мором, хорошим, добрым человеком, после смерти он станет святым Томасом Мором.

Этого не должно быть.

Разве Мор не утверждал, что распространение враждебных ересей должно пресекаться любой ценой? Пока он был канцлером, нескольких еретиков сожгли. Надо было тогда распустить слух, что этот замечательный, добрый человек готов причинять страдания тем, кто не разделяет его взглядов. Смог бы он тогда пожаловаться на то, как обошелся с ним король?

Некоторые сказали бы: «Приговоры еретикам выносит не канцлер. Это дело духовенства». Но кто стал бы особо в это вникать? Тюдоры и их друзья скрыли множество исторических фактов, они при желании без труда замалчивали их или придавали им желательную окраску.

Королю вспомнилось дело еретика, высеченного по распоряжению Томаса Мора. Тогда это преступление позабавило Генриха, тот человек в церкви подкрадывался к стоящим на коленях женщинам, задирал у них подолы и набрасывал на голову. Порка – справедливое наказание за такой поступок, но этот охальник был еще и еретиком. Легкая обработка слухов о подобных делах – и вот вам Томас Мор, истязатель еретиков.

Король не сомневался, что его добрые друзья без труда обеспечили бы необходимые свидетельства.