Жаркая ночь   ::   Жеро Мишель

Тогда не было ни фермерских домов, ни живописных конюшен из красного кирпича. Лишь дикие прерии, крутые утесы и девственные леса. Здесь Льюис написал свое последнее письмо, пронизанное горечью и тоской. Здесь провел последние часы своей жизни и здесь – если ее догадки верны – его убили.

Энни непроизвольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и повернулась к дому. В глаза ей бросилось широкое, уютное крыльцо, на котором стояло кресло-качалка и висели качели.

После многих часов, проведенных в аэропортах и самолетах, ужасно захотелось сбросить босоножки, сесть на качели, поджав под себя ноги, со стаканом холодного лимонада в руке и, покачиваясь, прислушиваться к тому, как постукивают о стенки стакана кубики льда. Как было бы приятно приложить к разгоряченному лбу холодный, запотевший стакан!

В Висконсине в июле так же жарко, как и в заболоченных местах Луизианы. Тонкая шелковая блузка без рукавов и воротника цвета слоновой кости и темно-синяя хлопковая юбка взмокли от пота и прилипли к телу. Однако жара оказалась не в силах растопить неприятный холодок страха, притаившийся в животе.

Впрочем, отступать поздно.

Открыв багажник, Энни извлекла из него 35-миллиметровую камеру фирмы «Никон» – старого верного друга – и надела ее на шею, с удовольствием ощутив привычную тяжесть.

Поднявшись по ступенькам крыльца, она подняла было руку, намереваясь постучать в старомодную, затянутую сеткой дверь, но в этот момент за спиной раздался громкий лай.

Собака! О Господи! Взвизгнув, Энни мгновенно открыла дверь и, юркнув в дом, захлопнула ее за собой. Золотисто-белая пушистая ракета, щелкнув зубами, затормозила перед дверью и зашлась в истошном лае.

Дело дрянь! Магнуссон вряд ли горит желанием видеть ее вообще, а уж в собственном доме – и подавно.

– Тихо! – крикнула она собаке, хотя та лишь честно выполняла свой собачий долг. – Перестань лаять! О Господи, если ты будешь продолжать в том же духе, у тебя глаза из орбит вылезут! Где твой чертов хозяин, а?

Собака зарычала и исступленно заколотила хвостом об пол.

– Не пойму я тебя, – со вздохом проговорила Энни и, повернувшись, обвела взглядом свое временное убежище.

Внутри дом был точно таким же, как и снаружи. Старомодным и добротным, выстроенным в соответствии с архитектурой прошлой эпохи, отдававшей предпочтение деревянным изыскам. Чересчур много дерева, на ее вкус, однако впечатляет.

Полы из сосновых досок не мешало бы натереть мастикой, чтобы придать им теплый, золотистый блеск. Окна так и хочется расшторить и распахнуть настежь, чтобы солнечный свет ворвался в дом, залил холл ярким светом, прикоснулся к прохладному деревянному полу своими теплыми пальцами.

Собака, рычавшая и лаявшая не переставая, замолчала так внезапно, что стало слышно, как стучат по деревянным доскам крыльца ее когти. Что там еще? Послышались шаги, захрустел гравий, и Энни в ужасе попятилась от двери.

– Бак, фу!

Услышав резкий низкий голос, Энни отступила от двери подальше. На крыльце послышалась какая-то возня, зазвенела цепочка, и дверь распахнулась.

– Кто вы, черт подери?

Энни открыла рот, однако в горле так пересохло, что из него не вылетело ни звука.

В проеме двери стоял высокий мужчина. Яркое солнце освещало его сильные, широкие голые плечи. Рыжие волосы, казалось, полыхали огнем. Он сделал шаг вперед, и Энни встретилась взглядом с холодными, как льдинки, голубыми глазами на загорелом лице, украшенном рыжеватой щетиной и усами, которые, равно как и волосы, давно не мешало бы подстричь.

Ни дать ни взять – языческий бог, вышедший из Валгаллы. [2]

Энни почувствовала, как у нее неистово забилось сердце, и причиной тому был не только страх.

– Я задал вам вопрос, леди.