Адъютант его превосходительства   ::   Болгарин И Я

Сейчас тебя не убьют. Отправят в ставку, будет суд. Еще многое можно делать. Так куда, к кому мне идти, Павел? - лицо ее пылало решимостью и надеждой.

Ах, Таня, Таня... Он не ошибся в ней. Значит, не ошибся, полюбив эту девушку. Как же сейчас ответить ей, чтобы не обидеть, чтобы она поняла... Старцев и Наташа, конечно, уже знают об его аресте, и если что-то можно сделать - сделают. Будут пытаться - это он знал твердо. Так что Тане и не нужно идти к его друзьям. Для него - не нужно. Да и куда идти? Они переменили квартиру, а может, и вовсе уехали из Харькова.

- Спасибо, Таня, - тихо сказал Кольцов. - Спасибо тебе за все. Мои друзья знают о моем положении и конечно же мне помогут. Так что, будем надеяться, все у нас еще будет хорошо.

На лицо Тани легла тень, она мгновенно сникла.

- Я пришла проститься с тобой, Павел! - чуть слышно сказала Таня. Навсегда проститься. - И, спохватившись, что он ее Может понять не так, тихо добавила: - Отец отправляет меня в Париж...

Таня повернулась и медленно, точно слепая, направилась я выходу - теперь она уже навсегда уходила из его жизни.

С тех пор как Ковалевский узнал о том, что его личный, пользующийся неограниченным доверием адъютант оказался красным, его не покидало ощущение вплотную подступившей катастрофы. Словно к самому краю пропасти придвинулось все то, во что еще совсем недавно он свято верил, чему поклонялся, ради чего переносил безмерные тяготы последних лет. Сегодня он уже не мог, как прежде, сказать себе, что сражается за правое дело...

"Если такой блестящий офицер перешел к красным, если не побоялся уронить своей чести предательством, значит, усомнился в чем-то важном, может быть, главном, - с горькой усмешкой растравлял себе душу Ковалевский. - Впрочем, какая это измена? И здесь, и там - русские... Вот!.. Быть может, здесь правда? В этом секрет, почему Кольцов переметнулся к красным?.."

Вопросы, вопросы... на которые не было ответа. И Ковалевскому вдруг очень захотелось увидеть своего бывшего адъютанта, посмотреть ему в глаза, убедиться, что тот унижен разоблачением, что сожалеет, раскаивается...

Сопровождали командующего к Кольцову полковник Щукин и два офицера контрразведки.

По крутой каменной лестнице, вытертой ногами заключенных, они спустились в подвал. Прошли по длинному коридору с низко нависшими сводами. Тускло сочили какой-то болезненно-золотушный свет густо зарешеченные лампы; едва освещая стены, потемневшие от времени и идущей, казалось, из недр земли сырости.

Стояла каменно-неподвижная тишина. Ее нарушал лишь гулкий стук шагов.

У небольшой железной двери Ковалевский на мгновение приостановился, и Щукин, предупредительно опередив его, толкнул дверь. Неохотно, медленно проскрипели ржавые петли - и открылась небольшая комната без окон с зелеными от сырой старости стенами.

Ковалевский, щуря глаза и напрягая зрение, осторожно спустился по ступеням вниз и увидел Кольцова.

Кольцов устало сидел на узком тюремном топчане в том же разорванном на плечах, расстегнутом мундире. На лице у него страшно чернели ссадины, на губах запеклись черные струпья - от этого лицо Кольцова было неподвижным и напоминало маску.

Только в живых глазах билась непокоренная дерзость. Щукин, остановившись на ступеньках, с любопытством следил за выражением лица Ковалевского. Ему было интересно, какое впечатление произведет на командующего эта необычная встреча, но, кроме сосредоточенного и отчужденного внимания, на лице генерала он ничего не заметил.

- Николай Григорьевич! - повернулся к Щукину Ковалевский. - Я просил бы вас оставить нас одних.

Щукин мгновение стоял в нерешительности, потом, бросив быстрый взгляд на Кольцова, учтиво склонил голову и вышел из камеры.