Философское   ::   Джин Нодар

Липпмана становится понятным, что указываемая доктриной "массового общества" возможность сохранения "нормальной" общественной субординации не имеет с известной точки зрения никакой альтернативы. Ясно также, что консервация подобной "нормальности" этого мира свидетельствует о его реакционном содержании. Для наших целей, однако, важнее вскрыть именно патологический характер этой "нормальности". "Естественное" стремление этого общества к самосохранению предполагает, стало быть, посильное обеспечение "неприкасаемости" элиты и манипулируемости масс, и эта задача заложена в самой структуре "мира пользы", составляя логическое содержание его "исторического действия". Между тем, именно внутренняя запрограммированность этого мира обусловливает, с одной стороны, катастрофическое развитие индивидуализма и сепаратизма, а с другой – всестороннюю духовную ограниченность народной массы. В стремлении к пролонгации своего структурного статуса он уподобляется, прибегая ещё раз к выражению К. Маркса, "тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых". (36) На жертвенном алтаре, сооруженном во имя "традиционных" принципов жизнеустройства, оказались одновременно традиционные гуманистические представления о "богатстве человеческой сущности" /К.Маркс/ и извечный пафос "исторического действия", выражающегося в развитии такого объёма и такой глубины духовного прогресса массы, которые отвечали бы принципиальным возможностям эпохи. В этом, собственно, и сказывается патологический смысл "нормальности" нынешнего мира.

Какие же конкретные, показательные для наших интересов последствия имеет процесс патологической стабилизации современного общества и как они детерминируются?

Необратимая демократизация общества подразумевает увеличение давления масс, которое со временем обретает такую фронтальность и силу, что Ортега-и-Гассет употребил даже определение "восстание". В этой ситуации, однако, "властвующая элита" /Р.Миллс/ вплотную сталкивается о "необходимостью" "мобилизации масс" /У.Корнхаузер/, контролирования "самого процесса формирования общественного мышления с тем, чтобы в своих планах действенной реализации власти, увеличения престижа и упрочения богатства она могла оперировать общественным мышлениям как одним из наиболее покорных факторов" (37). Такова защитная реакция самой системы, реакция, которую тем не менее неправомерно примитивизировать как использование наглухо изолированной элитой разнообразных методов репрессивных действий против массы.

Во-первых, процесс "дестратификации" общества не только увеличивает всестороннюю "проницаемость" элиты (размножая как "входные", так и "выходные" двери), не только приводит к образованию, так сказать, околоэлитных групп, не только сближает её с массами по целому ряду признаков, – как правило, поверхностных (38), – но придает ей сравнительно новый, гетерогенный характер: политиканствующая элита, промышленно-финансовая элита, технократическая элита, гуманитарно-интеллектуальная элита.

Во-вторых же, "мобилизация" масс осуществляется, как правило, ненасильственными, внешне корректными методами, которые воспринимаются как следствие развития т.н. "гипердемократии". Между тем ещё сто лет назад патологический смысл подобной "демократии" выдал Г.Флобер, отличавшийся, как известно, буржуазно-индивидуалистическими убеждениями. "Демократия настолько отрицает индивидуальное, что оно будет падать всё ниже и ниже" (39). Эта его паническая мысль непосредственно предвосхищает сциентистски оформленные тезисы о росте давления "не-элит" на элиту в современном "массовом обществе". Но тот же Г.