Гора Аналог   ::   Домаль Рене

Подобные опыты ставили когда-то на самих себе любимые его авторы - Эдгар По, Шарль Бодлер, Лотреамон, Артюр Рембо, а всего двумя десятками лет раньше Домаля ими занимался Николай Гумилев, живший в то время в Париже; итоги этих рискованных "опытов", едва не приведших поэта к самоубийству, были позднее описаны в рассказе "Путешествие в страну эфира". Своего рода "пригласительным билетом" для путешествия по астральным мирам Домалю послужили строки из знаменитого письма Артюра Рембо Жоржу Изамбару: "Я хочу быть поэтом - и насилую себя ради того, чтобы превратиться в ясновидца... Цель одна - достичь неведомого путем расстройства всех своих чувств"'. "Я пробую, - вторит ему Домаль, - вдыхать пары хлористого углерода и бензина, чтобы понять, как исчезает сознание и какую власть я над ним имею". "Я хочу преодолеть границы возможного", - продолжает он, и в известной мере это ему удается. Его письма середины 20-х годов переполнены рассказами о диковинных видениях, порожденных парами бензина, гашишем, опием, кокаином и прочими снадобьями подобного рода, подкрепленными, как это обычно бывает, изрядной дозой спиртного. "В ледяных подземельях огромные траурные пингвины рыдают литанию. Целое море варварской музыки колышет под их ногами легкие и жесткие трупы. Целое море трупиков заходится в рыданиях, воздвигая звуковой храм для молитвословий траурных пингвинов". "Этой ночью я очутился на маленьком островке, похожем на Мон-Сен-Мишель... Вместе с друзьями я был там в тюрьме, откуда мы взяли да и сбежали - и поплыли к Европе... Добравшись до Парижа, я вынул из корзины зеленую палку, отливавшую то бронзой, то мрамором, согнул ее пополам и, увидев, что это была змея, бросил на землю. Она проползла несколько метров, а потом принялась порхать в воздухе - не змея это была, а девушка с обезьянкой на веревочке".

Самый частый спутник Домаля в странствиях по "иным мирам" - это, конечно же, его земляк Артюр Рембо (оба они родились в Арденнах). "Рембо, кажется, ближе всех ко мне, - признается Домаль. - Мне иногда снятся долгие и молчаливые прогулки в его компании". "Однажды мы с Артюром, сообщает он одному из своих друзей, - шагали по Млечному Пути. Другие не могли на нем удержаться, срывались и медленно тонули в пучине". Во многих письмах проскальзывает намеренная или спонтанная перекличка с поэтическими приемами Рембо, характерными для его лирико-мистической исповеди "Пора в аду": "Горящие львы рушатся как лавины или как надежды. Мы отличаемся от святых тем, что любим бродить по окраинам ада. Мы сами себя искушаем. Обратите внимание на жуткую мешанину образов и мыслей - и тем не менее я ни на миг не забываю о том, что пишу. Хаос великих вздувшихся пустот, резь в желудке, у бедного ребенка кружится голова".

Нетрудно заметить, что все эти "отчеты" о посещении "астральных сфер" пронизаны, хотя и не явственно, мотивами смерти и сопутствующего ей преображения. Рыданию "траурных пингвинов" вторят рыдания трупов (чьих?). Палка (намек на магический жезл Моисея?) превращается в змею, символ смертельной опасности, а также перерождения, метаморфозы, змея же в свою очередь оказывается девушкой - в фольклоре многих народов смерть предстает именно в таком обличье, вспомним хотя бы "прекрасную женщину" ирландских саг, от прикосновения которой вода в реке "окрашивается кровью и сукровицей", или навеянный фольклором образ смерти из поэмы Гумилева "Дракон":

"Губы смерти нежны, и бело молодое лицо ее".

В ранних стихотворных опытах Домаля эти мотивы проступают гораздо отчетливей. "Я был любовником моей Смерти, - пишет он. - Уже в этой жизни я привыкаю думать о себе в смерти, думать о том, как я стану мертвецом, о том, что я и сейчас мертвец".