Гора Аналог   ::   Домаль Рене

Созданная в 1929 году и посвященная "Небытию" (в женском роде) поэма "Противонебо" странным образом напоминает тибетские тексты, описывающие обряд "чод", в процессе которого отшельник символически приносит самого себя в жертву голодным демонам, "расплачиваясь с долгами", сделанными во время предыдущих воплощений, и соединяясь с богиней Шакти олицетворением женского начала в нем самом и во всем мироздании. Возможно, что ко времени написания этой поэмы юный Домаль успел познакомиться с книгой великой странницы Александры Давид-Неэль "Мистики и маги Тибета", вышедшей в том же 1929 году, но вполне допустимо, что строй мыслей и образов, отраженных в "Противонебе", был подсказан ему его собственной мистической интуицией. Вот как описывается этот обряд в книге Давид-Неэль: "Священнодействующий трубит в канлинг, флейту, сделанную из человеческой бедренной кости, приглашая демонов на пир. Он воображает божество женского пола, олицетворяющее его собственную волю... Одним быстрым взмахом меча богиня отрубает ему голову, а затем, в то время как со всех сторон в ожидании угощения слетаются стаи вампиров, она отсекает от тела руки и ноги, сдирает с туловища кожу и вспарывает живот. Из живота вываливаются внутренности, ручьями течет кровь - и мерзостные гости, смачно чавкая, приступают к трапезе".

А вот как эта сцена магического жертвоприношения и в то же время колдовского сутью с собственной потаенной сутью подала в поэме Домаля:

Ради тебя, кто мой костный мозг пожирает, Ради тебя, от кого холодок бежит по спине, Ради тебя все это опустошенье, Опустошенье в сплошной тишине! ..Тишина - и я в ней, хотевший криком Разрядить всю тяжкую боль, что скопилась В крохотном твердом шаре вселенной, Я, хотевший явить свою кровь,

Раздирая ребра ногтями, Я, искавший ликующие созвучъя, Чтоб восславить свист топора В костяхмоей правойруки... Ради славы твоей, не моей, это кровопролитье Безмолвное. Ради тебя я готов Отречься от мира, и солнце убить, И все на свете предать, И глаза себе выколоть. В тебе я уверен, Как в собственной смерти, Уверен во всей очевидности собственной ночи, Ведь она - это тело твое из живой тишины...

Я живьем с себя кожу сдираю, Оттого что люблю тебя, матерь обличий, Обличья лишенная! Тебя истязаю, Истязая на этом прокрустовом ложе Мой человеческий облик постыдный;

С тобой, лишенной границ и размеров, Я лежу на чудовищном брачном ложе И хочу обернуть тебя своей кожей...

Сходство, как видим, поразительное - и это при том, что поэт не пытается сочинить некое "подражание тибетскому", а явным образом делится с нами впечатлениями собственного визионерского опыта.

Жан Бьес, автор замечательной монографии о Домале, вышедшей в известной серии "Роetes d'aujourd'hui", тоже подмечает эту тягу к смерти, самоуничтожению, однако от его взгляда ускользает одно весьма существенное обстоятельство. Он никак не связывает тему "древнего ужаса перед смертью" с темой посвящения и "второго рождения", хотя она налицо во всех поэтических, прозаических и эпистолярных - произведениях раннего Домаля. Об этой связи посвящения и смерти хорошо сказано у Рудольфа Штайнера: "Человек достигает предела, где дух объявляет ему всякую жизнь как смерть. Тогда он больше не в мире; он под миром - в преисподней. Он совершает путешествие в Аид. Благо ему, если он не погибнет теперь. Если перед ним откроется новый мир. Он или исчезнет в нем, или предстанет перед самим собой преображенным. В последнем случае новое солнце, новая земля возникают перед ним. Из духовного пламени возрождается для него весь мир'". Посвященного уже не может пугать "смерть с вульгарным смехом" (выражение Домаля). "Посвященные знают, что их ждет после смерти, - пишет в упомянутой выше книге Александра Давид-Неэль. - Созерцатели уже при жизни видели и испытывали сопровождающие смерть ощущения. Значит, они не будут удивлены и испуганы, когда их личность распадется. Ее истинная сущность выпростается из своей оболочки, сознательно вступит в иной мир и уверенно пойдет по уже знакомым дорогам и тропам, заранее зная, куда они ее приведут".