Иосиф Джугашвили   ::   Прудникова Елена

Вскоре звонит Берия и говорит: „О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните“. Положил трубку».

Что охранник делает дальше? Сидит и ждет. «В 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков… Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: „Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин спит. Его не тревожь и нас не беспокой“. Постояв, соратники повернулись и покинули больного».

Тем временем взбунтовалась обслуга дачи, требуя немедленного вызова врачей. Тогда охранники вновь позвонили Маленкову и Берии, около 7 утра. И только после этого появились медики.

Этого тоже не могло быть, потому что этого не могло быть никогда и не лезет ни в какие ворота. Если бы все было так, то и Лозгачев, и Старостин как минимум ближайшие десять лет провели бы очень далеко от Москвы. Это как минимум. Нет, все это сказки, рассчитанные на наивных зрителей телесериалов. Мы можем констатировать: что произошло в период с 4 часов утра 1 марта до 9 часов утра 2 марта, неизвестно. Достоверно известно только одно: врачи, вызванные утром 2 марта, нашли главу государства в тяжелейшем состоянии, практически умирающим. Помочь ему было невозможно [10] .

Одним из вызванных на дачу медиков был профессор Мясников. «Наконец мы в доме, — пишет он в своих воспоминаниях. — В одной из комнат уже был министр здравоохранения, проф. П.Е. Лукомский (главный терапевт Минздрава). Известные невропатологи Роман Ткачев, Н. Филимонов, Иванов-Незнамов — терапевт Лечсанупра Кремля… Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза».

Приехали дети Сталина. Светлана вела себя тихо, а Василий с порога закричал: «Сволочи, загубили отца!» Потом он много говорил с охраной и обслугой дачи, о чем — неизвестно. Светлана вспоминает: «Отец был без сознания, как констатировали врачи. Инсульт был очень сильный. Речь была потеряна. Правая половина тела парализована. Несколько раз он открывал глаза — взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, стараясь уловить слово или хотя бы желание в глазах. Я сидела возле, держала его за руку, он смотрел на меня — вряд ли он видел. Я поцеловала его и поцеловала руку — больше мне уже ничего не оставалось».

И снова слово профессору Мясникову: «Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова… Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и наш народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины, и т. д. „Имейте в виду, — сказал он, — что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи“.

Впрочем, прогноз врачей был ясен. Пациент умирал, и сделать ничего нельзя. Как сам Сталин в свое время сказал: «Законы физиологии не отменишь». Маленков попросил врачей, насколько возможно, продлить физическое существование Сталина. Это было жестоко, но необходимо. Надо было подготовиться к новой реальности существования без вождя и надо было хоть как-то подготовить народ к предстоящей утрате. Жизнь Сталина принадлежала его стране вся, до последней капли, и вся, до последней капли, была принесена в жертву.

«Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, — писала Светлана, — и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания и человек умирает от удушья. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось.