Стоицизм и душевное здоровье   ::   Рассел Бертран

Если путем размышления человек может по-настоящему излечить себя от страха смерти, то он может и перестать размышлять над этим предметом; пока же смерть поглощает его мысли, это доказывает, что он не перестал бояться ее. Следовательно, этот метод не лучше, чем предыдущий.

Вера в то, что смерть есть врата в лучшую жизнь, логически должна предохранять человека от ощущения какого-либо страха перед смертью. К счастью для медицинской профессии, на самом деле, она не оказывает такого воздействия, за исключением нескольких редких случаев. Еще никто не установил, что верующие в будущую жизнь меньше боятся болезней или более отважны в битве, чем те, кто думает, что смерть есть конец всего. Покойный Ф. В. Г. Майерс, бывало, рассказывал, как он спросил одного человека за обеденным столом, что он думает о том, что случится с ним, когда он умрет. Мужчина попытался проигнорировать этот вопрос, но, под нажимом, ответил:

«О, полагаю, что я должен унаследовать вечное блаженство, но мне бы не хотелось говорить с Вами о таких неприятных вещах». Причина этой очевидной непоследовательности состоит, конечно, в том, что религиозная вера для большинства людей существует только в сфере сознательного мышления, но не проникает на уровень измененных бессознательных механизмов. Если со страхом смерти можно победить, то нужно действовать с помощью метода, который влияет на поведение в целом, а не только на ту его часть, которая обычно называется сознательным мышлением. Религиозная вера может воздействовать на некоторую, но не на большую часть человечества. Помимо причин, названных бихевиоризмом, существуют два других источника этой несостоятельности: один – это некое сомнение, которое сохраняется, несмотря на пылкое вероисповедание, и демонстрирует себя в виде скептического гнева; другой – тот факт, что верующие в будущую жизнь склонны скорее подчеркивать, чем преуменьшать ужас, которым будет сопровождаться смерть, если наша вера окажется непрочной, и таким образом укреплять страх тех, кто не переживает ее с абсолютной уверенностью.

Что же тогда должны мы делать с молодыми людьми, чтобы приспособить их к миру, в котором существует смерть? Мы должны достичь трех целей, которые очень трудно совместить. (1) Мы не должны дать им почувствовать, что смерть – это тот предмет, о котором мы не хотим говорить или поощрять их думать о нем. Если мы дадим им это почувствовать, они сделают заключение, что это интересная тайна, и будут думать о ней еще больше. С этой точки зрения нам подходит обычное современное отношение к половому воспитанию. (2) Мы должны, тем не менее, вести себя так, чтобы оградить их, если можно, от долгих или частых размышлений над проблемой смерти. В отношении погружения в размышления о смерти существует возражение, подобное тому, что выдвигается в отношении увлечения порнографией, а именно то, что оно снижает эффективность действий и всестороннее развитие личности и ведет к поведению, неудовлетворительному как для самой личности, так и для остальных. (3) Мы не должны надеяться создать в ком-либо удовлетворительное отношение к предмету смерти с помощью аргументов, апеллирующих только к сознанию; в частности, ни к чему хорошему не приведут намерения показать, что смерть менее ужасна, чем какие-либо другие события, если (как это обычно и бывает) это убеждение не проникает на уровень бессознательного.

Чтобы добиться этих разнообразных целей, мы должны принять несколько разных методов, соответствующих опыту ребенка или юноши. Если человек близко не общался с умирающим ребенком, то ему довольно легко принять смерть как общий факт, не вызывающий большого эмоционального интереса. До тех пор, пока смерть абстрактна и внеличностна, о ней говорят обычным тоном, а не как о чем-то ужасном. Если ребенок спрашивает: «Я умру?» – надо ответить: «Да, но нескоро». Необходимо не допускать любого намека на тайну в отношении смерти.