Ураган   ::   Шпанов Николай Николаевич

ты тоже так считаешь? - Речь не обо мне!.. Я даже застал ее как-то за чтением допотопной "Воздушной стратегии". - А ты бы объяснил маме, - все с тою же иронической усмешкой сказал Андрей, - все воздушные стратегии приказывают долго жить. Не нынче завтра отдадут нас ученым - будем изображать летающие лаборатории. - И все-таки опять "летающие", - Черных снова неопределенно повертел пальцами. - Тебя все несет... туда. А матери хочется, чтобы ты тут... одним словом, ты меня понимаешь. Веселые искры побежали в глазах Андрея. - Нет, не понимаю. Скажи, в вашей молодости, когда стоял вопрос "быть Советской России или не быть", вы - ты и твои товарищи по партии, по революционной работе - просились вы сами на фронт, на самую важную работу? - Эка сравнил! Шла борьба чуть не со всем миром. - А разве тот мир снова не лезет из кожи вон, чтобы поставить вопрос "быть или не быть"? Какой половине мира быть? Так имеете ли право вы, старшие, не понять, почему и нам хочется туда, где всего трудней? - Мать-то мечтала: увлекая тебя идеей учиться дальше, стать дважды инженером, засадить тебя в кабинет... - Пусть и считает, что я все там же: просиживаю штаны над своей "думающей машиной". - Хорошо, напомнил, - оживился генерал, - прочитай-ка мне как-нибудь лекцию: чего-то я не понимаю в кибернетике. Точнее говоря, в чем-то ей не доверяю... - И он щелкнул пальцами. - Это ты от консерватизма, - сказал Андрей и, видя, как отец нахмурился, поспешил поправиться: - Надо понять: мы так основательно и стремительно изменяем материальную среду, что теперь для существования в ней надо переделывать самих себя. - Ну-ну, - пробормотал генерал, - глупеющие старики и умнеющая молодежь? Знаний-то мы вам дали больше, чем могли получить сами. Ну, а что касается опыта, как у вас, молодых, дела? - Год нашей жизни стоит ваших пяти. - Вот как?! А не кажется ли тебе, полковник, что твое поколение несколько повышенного о себе мнения, а?.. Ладно, договорим как-нибудь, скороговоркой закончил генерал. - Будь здоров, - и протянул руку.

Глава 2

1

По капризу архитектора передний фасад дома не имел дверей. Дом был длинный, в два этажа. Квартиры в нем были несколько необычны для Москвы: комнаты располагались двумя ярусами. Жильцы постарше (а средний возраст жильцов этого дома давно перешагнул за полстолетие), поднимаясь в свои мансарды, проклинали фантазию строителя. Зато у каждой квартиры был свой подъезд, а все двери выходили во двор, и даже самые ворчливые из престарелых жильцов радовались саду, разбитому во дворе. Самый молодой из живущих в доме академиков - Вадим Аркадьевич Ченцов, охотно довольствовался мансардой, лестницей, садом, тишиной.

* * *

В мансарде Ченцова стоял полумрак. Тишина в ней казалась особенно полной и плотной от однообразного шума горелки. Голубоватый блик газового камина играл на стене. В его трепетном свете проявлялась то одна, то другая деталь картины, висевшей напротив камина: полоска едва синеющего на горизонте леса; заснеженное поле; чьи-то следы: глубокие и ясные на переднем плане, по мере удаления они делались менее отчетливыми. Словно кто-то уже не в силах был брести. Его еще не видно, но можно догадаться: он тащит свое обессиленное тело, оставляя борозду на заснеженном поле. И, наконец, голубой зайчик газового пламени падает на пятно, темнеющее там, где кончаются следы. В морозном тумане не сразу и поймешь, что это волк. Его голова безнадежно уперта в наст. Это конец - смерть в жестоком голубом одиночестве морозного тумана. - Даже не завыл, - задумчиво пробормотал Ченцов. И тихо нараспев повторил: - Не завыл... Понимаешь, Тимочка: не завыть из-за полной безнадежности. Вадим Аркадьевич стряхнул ночные туфли и подобрал ноги на диван. Несколько подушек за спиной и под боком образовали теплое гнездо.