Жизнь   ::   Лосев Алексей

-- До чего же может дойти наука! До какого безумия, до какого позора можно дойти с вашей биологией! До какого издевательства, глумления над человеком можно дойти! Мне захотелось насиловать женщину -- вы при этом справшиваете только то, естественно ли это. Я увидел у другого вкусный кусок -- вы при этом озабочены только одним вопросом: естественно ли человеку есть вкусные вещи? Я избил свою кухарку за то, что она переплатила лишний рубль на базаре, и--вы уже разрешаете это, на том основании, что человеку естественно бережливо относиться к средствам, которые заработаны собственным трудом. Но ведь для иной женщины естественно и уклониться от мужчины, а кухарке естественно зажилить себе лишний рубль, опять-таки все для того же, чтобы удовлетворить ваше "естество", вашу "природу". Что же это получается? Война всех против всех? Наука проповедует первобытное звериное царство? Биология оправдывает первобытную дикость, первобытное варварство? Для зверства, для дикости, для варварства, для всех этих инстинктов, естественных потребностей, для борьбы за существование -- нет никакой узды, нет никакого закона, никакой совести, нет ничего разумного, человеческого, осмысленного? К черту вашу естественность, вашу жизнь и вашу биологию!

Споры с Иваном Петровичем ни к чему не приводили. Я уходил от него без всякого утешения; и только еще одна цитадель беспомощно рушилась передо мною -- это отвлеченная наука в ее попытках осмыслить жизнь и, главное, оправдать всю дикость и зверство, которыми эта жизнь наполнена. Естественность зверства, законность дикости, нормальность людоедства меня не устраивали. Да, можно так рассуждать: раз все естественно, все и позволено. Но я чувствовал, что жизнь надо как-то переосмыслить, что жизнь надо переделать, что надо установить какую-то другую естественность, что надо хвалиться какими-то другими нормами. Никакие инстинкты, будь они трижды естественны, ни кошачьи, ни собачьи, как бы они ни были достаточны для объяснения жизни, меня не устраивали. Я смутно чувствовал, хотя тогда еще и не сознавал отчетливо, что жизнь мало объяснить, что ее надо и переделывать. Но что было делать? Куда было идти? С кем было советоваться?

x x x

Я шел в народ, в низы. Я шел к образованным и ученым. Но нигде не находил себе удовлетворения.

Помню, однажды я оказался в деревне. Это было в старое время; и деревня, правда, была далеко не на высоте. Но вот примерно какие разговоры велись.

Живу у приличного крестьянина, работящего и степенного, тогда пока еще маленького кулачка (а что было с ним потом, не знаю).

-- Ну и что же, Панкратыч? -- заговаривал я. -- Так, значит, и помрем, правды не видамши?

-- Зачем не видамши? -- рассудительно отвечал тот. -- Правда есть. И есть, и будет.

-- Где же ты нашел правду, Панкратыч?

-- Да ну хоша в тебе... Ты ведь ученый? Вот тебе и правда.

Я внутренне улыбнулся, но внешне улыбку сдержал и продолжал в серьезном тоне:

-- Брось, Панкратыч, вола вертеть. У тебя вон ребята сарай с сеном подожгли, а ты говоришь "есть и будет". Выходит, что нет и не будет.

-- Ребята -- дураки. Бог разумом обидел.

-- А вот дурость не заставила же их на тебя поработать, да это самое сено поскосить, да посвозить, да в сарай для тебя уложить. А то, вишь ты, что заставила дурость делать -- сарай поджигать!

-- Да ведь ты, сынок, божьим советником хочешь быть. Господня воля на то, вот и все.

-- На что это Господня воля? На поджог?

-- Ну да. На поджог.

Я пожал плечами.

-- Не хочется тебе этого. Я вот и вижу, -- почему-то торжествовал Панкратыч, -- что тебе этого не хочется. Тебе бы вот все вынь да положь. Правды захотел... А правда-то ведь у бога! Захочет бог, есть правда; а не захочет -- нет никакой правды. И ты лопни, а правды не дашь.

-- Да как же это может быть? -- возмущался я. -- Ведь сам-то бог-то твой -- правда или не правда?

-- Правда.

-- Ну так как же тогда может не быть правды?

-- А вот так и нет правды. И грех тебе правду-то эту нудить.

-- Грех?

-- Грех, грех, сынок.