Северная надбавка   ::   Евтушенко Евгений Александрович

"

"Я знаю ваше отчество и сам.

Так вот что, Петр Савельич,

в этом деле

теперь все ясно.

Принимаю деньги.

С условием -

я вам расписку дам".

"А как же!

Без расписочки нельзя!

А где свидетель!" -

с радостным оскальцем

Петр Щепочкин куражился,

грозя

кривым от обмороженностей пальцем.

"Бюрократизм проник и в алкашей",-

Чернов подумал сдержанно и грустно,

но документ составил он искусно

под чмоканье невинных малышей.

В охапке гостем дед был принесен,

болтающий тесемками кальсон,

за жизнь цепляясь,

дверь срывая с петель

при слове угрожающем:

"Свидетель".

Вокруг себя распространяя тишь,

легли без обаянья чистогана

в аккредитивах скромных десять тыщ

на мокрый круг от чайного стакана.

Там были цифры прописью ясны,

и гриф "на предьявителя" был ясен.

Петр Щепочкин застегивал штаны

и размышлял;

"Чернов еще опасен.

Возьмет он деньги -

и на срочный вклад.

А через десять лет вернет проценты.

До отвращенья ч'еетен этот гад.

В Америку таких бы,

в президенты.

Вернусь на Север -

вскоре отобью

про собственную гибель телеграммку.

Валюха мой портрет оправит в рамку -

я со стены Муслиму подпою...

Приеду к ним лет эдак через пять -

все время спишет...

Даже странно как-то.

Но мы--живые люди,

то есть факты.

Нас грех списать.

Нас надо описать.

Жаль, не пишу.

Есть парочка идей,

несложных,

без особых назиданий.

Вот первая -

нет маленьких страданий.

Еще одна -

нет маленьких людей.

Быть может,

несмышленый мой племяш,

ты превратишься в нового Толстого,

и в будущем ты Щепочкину дашь

им в прошлом неполученное слово.

И пусть продлится щепочкинский род,

в России, слава богу, нам не тесной,

и пусть Россия движется вперед

к России внуков -

новой,

неизвестной...

"Во мне, как в пиве, пены до хрена.

Улучшусь.

Сам себя возьму я в руки.

Какие мы -

такая и страна.

Мы будем лучше -

лучше будут внуки".

Кончалась ночь.

В ней люди,

и мосты,

и дымкою подернутые дали,

казалось,

ждали чьей-то доброты,

казалось,

расколдованности ждали.

Цистерна,

оказав бараку честь,

прогрохотала мимо торопливо,

но не старался Щепочкин прочесть,

что на боку ее -- "Квас" или "Пиво".

Он вспомнил ночь,

когда пурга мела,

когда и вправду, в состояньи трупа

тащил в рулоне карту,

где была

пунктиром -

кимберлитовая трубка.

Хлестал снежище с четырех сторон.

"Вдруг не дойду!" -

саднила мысль занозой.

Но Щепочкин раскрыл тогда рулон,

грудь картой обмотав,

чтоб не замерзнуть.

Ко сну тянуло,

будто бы ко дну,

но дотащил он все-таки до базы

к своей груди прижатую страну,

и с нею вместе -

все ее алмазы...

Так Щепочкин,

стоявший у окна,

глядел,

как небо тихо очищалось.

Невидимой вокруг была страна,

но все-таки была,

но ощущалась. 6

Большая ты, Россия,

и вширь и в глубину.

Как руки ни раскину,

тебя не обниму.

Ты вместе с пистолетом,

как рану, а не роль

твоим большим поэтам

дала большую боль.

Большие здесь морозы -

от них не жди тепла.

Большие были слезы,

большая кровь была.

Большие перемены

не обошлись без бед.

Большими были цены

твоих больших побед.

Ты вышептала ртами

больших очередей:

нет маленьких страданий,

нет маленьких людей.

Россия, ты большая

и будь всегда большой,

себе не разрешая

мельчать ни в чем душой.

Ты мертвых, нас, разбудишь,

нам силу дашь взаймы,

и ты большая будешь,

пока большие мы... 7

Аэропорт "Домодедово" -

стеклянная ерш-изба,

где коктейль из "Гуд бай!"

и "Покедова!"

Здесь можно увидеть индуса,

летящего в лапы

к Якутии лютой,

уже опустившего уши

ондатровой шапки валютной.

А рядом -- якут

с невеселыми мыслями о перегрузе

верхом восседает

на каторжнике-арбузе.

"Je vous en prie...