Сотворение мира   ::   Крюкова Елена Николаевна

 — Галочьи лапы

Морщин, недоступных глазам,

И — вниз по годам, по соленому трапу,

Не ведая, что ахнет там…

Подобно то было небесному свету.

Тугое мужское лицо

Катилось в меня искрометной планетой,

Огнями сжималось кольцо.

А то, что златое колечко блестело

Меж черных мозолей и вен… —

Вот тело мужское.

Вот женское тело.

И жизнь- за секунду — взамен.

И как мы над жирной лазурной селедкой,

Над звоном стакана в пиру

Друг к другу рванулись!

Эх, век наш короткий!

Эх, вечное наше: «Умру!..»

Но ясная песня цвела и кричала

И в щеки нам била, как снег:

«Любите друг друга, начните сначала

Бровей ваших нежность… и век…»

И под общежитскую злую гитару

Мы друг через друга текли —

И маслом кухонным,

и детским пожаром,

И кровью небес и Земли,

И шепотом писем, похожих на воздух,

Что — из кислородных резин, —

И слезы всходили, как кратные звезды,

Над нитями наших седин!..

Улыбкой, дыханьем смыкались, впивались,

Сливая затылки, ступни…

Мы только глядели. Мы не целовались.

Мы были в застолье одни.

И замер гогочущий пир Валтасара.

И буквы вкруг лампы зажглись

Табачные, дымные…

Я прочитала.

И солью глаза налились.

Ты тоже те буквы прочел… Содрогнулся…

Но все! Пропитались насквозь

Друг другом! Дотла!.. И ты мне улыбнулся,

И остро коснулся волос…

А кто-то селедку норвежскую резал!

А кто-то стаканы вздымал!

И, пьяный, безумный, больной и тверезый,

Всей песней — всю жизнь

обнимал.

ДВА УРКИ, В ПОЕЗДЕ ПРОДАЮЩИЕ БИБЛИЮ ЗА ПЯТЕРКУ



Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук

Колес, и бисеринки слез, и банный запах рук!..

И тамбур куревом забит, и зубом золотым

Мерцает — мужики-медведи пьют тягучий дым…

А я сижу на боковой, как в бане на полке.

И чай в одной моей руке, сухарь — в другой руке.

И в завитсках табачных струй из тамбура идут

Два мужика бритоголовых — в сирый мой закут.

От их тяжелых бритых лбов идет острожный свет.

Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.

Расческой сломанных зубов мне щерится один.

Другой — глазами зырк да зырк — вдоль связанных корзин.

Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю.

Под ватниками я сердца их детские — люблю.

Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванет!..

— Купи, не пожалеешь!.. Крокодилий переплет!..

Отдам всего за пятерик!.. С ней ни крестить, ни жить,

А позарез за воротник нам треба заложить!..

Обугленную книгу я раскрыла наугад.

И закричала жизнь моя, повторена стократ,

С листов, изъеденных жучком, — засохли кровь и воск!.. —

С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звезд…

Горели под рукой моей Адамовы глаза,

У Евы меж крутых грудей горела бирюза!

И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,

И шел на белый свет Исус головкою вперед!..

— Хиба то Библия, чи шо?.. — кивнул другой, утер

Ладонью рот — и стал глядеть на снеговой костер.

Сучили ветки. Города мыл грязные — буран.

Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.

И я дала им пять рублей за Библию мою,

За этот яркий снеговей у жизни на краю,

За то, что мы едим и пьем и любим — только здесь,

И что за здешним Бытием иное счастье есть.

ОРГАН



Ночная репетиция. Из рам

Плывут портреты — медленные льдины.

Орган стоит. Он — первобытный храм,

Где камень, медь и дерево — едины.

Прочь туфли. Как в пустыне — босиком,

В коротком платье, чтобы видеть ноги,

Я подхожу. Слепящим языком

Огонь так лижет идолов убогих.

Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.

Вахтерша протянула ключ от зала.

И мне возможно в полный голос спеть

То, что вчера я шепотом сказала.

На пульте — ноты. Как они темны

Для тех, кто шифра этого — не знает!..

Сажусь. Играть? Нет, плакать.