Кольцо великого магистра   ::   Бадигин Константин Сергеевич

 — Не забудь, его зовут Андрейша… А еще скажи подмастерью Ромонсу — он пошел на торг, — пусть бережется…

Кивнув старухе на прощание, литовец круто развернул коня и поскакал вдогонку своим спутникам.

Погода портилась. Из облаков, закрывших все небо, накрапывал мелкий, холодный дождь. Под ногами лошадей хлюпала грязь. Беглецы завернулись поплотнее в плащи и накинули капюшоны.

Миновав харчевню и постоялый двор «Лошадиная голова», они остановились у небольшой закопченной кузницы. Из дверей вышел бородатый кузнец в кожаном фартуке. Увидев перед собой жреца, тайный поклонник грозного бога Перкуна низко поклонился.

— Посмотри подковы наших коней, Ручен, нам предстоит дальняя дорога, — сказал литовец.

Осмотрев лошадей, кузнец перековал переднюю ногу Серого, конька Людмилы.

— Если про нас спросят, говори — не видел, — прощаясь, сказал Бутрим.

— Скажу, как приказываешь, — ответил Ручен.

И снова помчались всадники. Разбрызгивая грязь, низкорослые литовские лошадки быстро уносили беглецов на восток.

Дорога шла густым лесом. По сторонам высились огромные дубы и липы. Между ними проглядывали сосны. Изредка радовала глаз белоствольная березка. Кустарники по обочинам дороги обвивал буйно разросшийся хмель; его зеленые ручейки доверчиво выползали на дорогу, их топтали конские копыта и давили тележные колеса.

Дождь продолжал высеиваться из низкого, тяжелого неба. Тонкие прохладные струйки смывали с деревьев густую дорожную пыль, и листва зеленела еще ярче.

Твердо сидя в седле, Бутрим думал, что теперь должна измениться вся его жизнь. Он думал еще, что на время оставит жену и дочь у двоюродного брата, по имени Лаво, старейшины лесного селения.

* * *



А Генрих Хаммер подбежал к орденскому замку. У крепостных ворот многоликая толпа преградила ему дорогу. Он стал расталкивать людей кулаками, но продвинуться вперед ему не удалось.

«Нищие, — догадался солдат. — Сегодня четверг, мясной день, и они надеются вкусно пообедать».

Люди горланили во все голоса, плакали, ругались.

В толпе были горбатые, безногие и безрукие, иные продвигались ползком, других поддерживали товарищи. Каждый держал в руках деревянную или глиняную миску. Были женщины, старики и дети. Они напирали на солдата и жарко дышали ему в лицо. Помня про оспу, недавно косившую в здешних местах всех без разбора, Хаммер всякий раз с отвращением отворачивался.

Начался холодный дождь. Он мочил вшивые, растрепанные волосы, стекая грязными струйками по хмурым лицам. Матери спешили укрыть от дождя младенцев, прижимали их к высохшей груди, укутывали в грязные тряпки.

Наконец заскрежетали блоки подъемного моста, толпа загудела и сплотилась еще больше. Заплакали дети.

В крепостном дворе ударил колокол. Послышалось нестройное пение. Толпа раздвинулась. Генрих Хаммер увидел двух прислужников, несущих на шесте, продетом в проушины, большой деревянный ушат. Прислужники нараспев читали псалмы. За первой парой шли еще двое с таким же ушатом.

В ушатах хлюпала и пузырилась густая похлебка из объедков с рыцарского стола. Сойдя с моста, слуги остановились и поставили свою ношу на землю. Подошел брат священник с распятием в поднятых руках. Стараясь не замечать жадных взглядов, он торопливо стал читать благодарственную молитву. Окончив чтение, священник благословил то, что было в ушатах, и мгновенно исчез.

Нищие бросились к похлебке, выхватывая обглоданные кости, черпали мисками и чашками густую жижу. Они лезли в ушаты грязными руками, рычали и чавкали.

С трудом пробившись через толпу, Генрих Хаммер вошел в крепостные ворота. Пересек двор и спустился в подземелье, где вершил тайными делами ордена брат священник Отто Плауэн.

Пробыв в подземелье не более десяти минут, солдат снова очутился на крепостном дворе.