Огонь на ветру   ::   Фингарет Самуэлла Иосифовна

Закарэ сам наполнил чаши тягучим тёмно-красным напитком, подождал, пока гости утолили жажду и обменялись первыми приветственными словами, не торопясь произнёс:

– Не уйдёте вы от меня сегодня с пустыми руками, дорогие друзья, но вложу я в ваши ладони любопытную новость. На рассвете доставили мне письмо, прибывшее с берегов Гирканского [2] моря. Пусть подскажет ваша сообразительность, кем написано это послание.

К Закарэ Мхаргрдзели, первому сановнику государства, гонцы поспешали со всех сторон ведомого мира.

– Без ключа задачу не разрешить. В горе пшеничных зёрен как сыскать конопляное семечко? Сделай милость, скажи, открой поскорее.

Нетерпение гостей доставило Закарэ удовольствие. Он усмехнулся, обвёл всех внимательным долгим взглядом:

– Письмо предназначено для светлого взора царицы цариц солнцеликой Тамар, но вам я открою: мы надолго лишились радости наслаждаться мудрой беседой дорогого всем нам Чахрухадзе, чьи пламенные строфы не раз вселяли мужество в уставшие наши сердца. Движимый жаждой знания и достославной своей любознательностью, наш друг и поэт замыслил посетить северные земли Руси. «От Гирканского моря по реке Волге, или, как говорят арабы, Итиль, я решил отправиться в русский город Владимир» – вот доподлинные слова из присланного им послания.

Если бы в окно влетела стрела или в безоблачном небе сверкнула молния, это не вызвало бы большего изумления.

– Неоглядная даль, край земли!

– Он увязнет в болотах, погибнет в непроходимых лесах.

– Арабские путешественники не заходили в лесную Русь.

Восклицания посыпались, как звенья из лопнувшей кольчуги.

– А ты что скажешь, Шота, о безумной затее нашего Чахрухадзе? Ты сам только что переплыл море и проделал полный опасностей путь, – спросил Закарэ у самого молодого из своих гостей, не проронившего до сих пор ни слова.

Шота стоял у окна. Внизу неслась Мтквари. Оконная ниша, толщиной в стену, скрывала от глаз прибрежную полосу. Казалось, что дом спустился на воду и плывёт, как корабль. Быстрый поток в белых, вспененных гребешках увлекает его всё дальше.

Услышав обращённый к нему вопрос, Шота повернул к сидящим своё бледное смуглое лицо с открытым, высоким лбом.

– Когда странник вернётся, он расскажет нам про лесную родину князя Гиорги, – прозвучало в наступившей вдруг тишине.

Гости смущённо переглянулись. Ни лихие рубаки Закарэ и Саргис Тмогвёли, Саргис при этом ещё и писатель, ни придворный историк Басили и никто другой при дворе не отважились бы на подобное своеволие. Князь, о котором заговорил вдруг Шота, приходился тёзкой покойному государю, отцу Тамар. И того, и другого звали Гиорги. Но если о государе Гиорги говорили с почтением, то имя князя Гиорги полагалось забыть и, уж во всяком случае, не произносить на людях. Но лишь на одно мгновение беспокойная тень метнулась в глазах Закарэ Мхаргрдзели. Он тут же справился с охватившим его недовольством, сокрушённо развёл руками, притворно вздохнув, сказал:

– Остаётся лишь пожалеть, что не удосужился Чахрухадзе выучить русскую речь. Впрочем, он, верно, не оплошает и проявит не меньшую находчивость, чем знаменитый персидский мудрец.

– Расскажи, сделай милость, – подхватил историограф Басили.

– Извольте, потешу ваш слух правдивым рассказом. Случилось однажды персидскому шаху ждать в гости индийского царевича. Царевич вот-вот во дворец прибудет, а как беседовать с ним, шах не знает. Думал он думал, и призвал к себе мудреца. «Скажи-ка, мудрец, сколько всего языков у народов земли?» – «Двести один, о великий шах». – «Сколько из них ты знаешь?» – «Двести, великий шах, и только один мне неведом», – догадался ответить мудрец. «Повелеваю тебе быть толмачом при моём разговоре с гостем». – «Откуда ждёт гостя великий шах?» – «Индийский царевич пожалует». – «Все молнии неба на мою голову. Индийский язык – это и есть тот самый, которого я не знаю».

Рассказчик Закарэ был превосходный.