Антука   ::   Лесков Николай Семенович

Теперь раскройте один мешок с овсом.

Мы закачали рукава и мешок развязали.

- Берите каждый по очереди горсть зерен в руки и мне показывайте.

Мы стали захватывать зерна горстью. Первый захватил горсть и раскрыл перед ксендзом. Флориан говорит:

- Отходи, на тебя нет указания.

Взял следующий. И на этого нет.

Дошло до меня. Я разжал перед Флорианом горсть, он говорит:

- По указанию судьбы, ты обозный палач. Я обомлел, говорю:

- Помилуйте, где же указание?

- А вот, видишь, - говорит, - у тебя в горсти два черные зерна. Это и есть указание: два зерна и два человека - ты двух должен повесить.

Я ему начал кланяться в землю.

- Отец святой!.. Я боюсь!.. Я не могу! Но он и слушать не хочет.

- Если бы, - говорит, - ты не мог, так на тебя указания не было бы. Или ты, может быть, ослушник веры? Так мы в таком разе тебя и самого удавим. Хлопцы, говорит, - я должен его немножко поисповедывать, а вы не завязывайте мешка; может быть, придется доставать не два, а три зерна - кажется, надо будет троих вешать.

Я подумал себе: "Э, нет, братку! Знаю я, что ты за птица. Ты меня станешь по глазам читать и нивесть что на меня скажешь! Нет, я лучше так, просто, без исповеди согласен".

- Нет, не нужно, - говорю, - отче, меня исповедывать не нужно. Я нынешний год исповедывался и сообщался... Я повешу... сколько угодно и кого угодно повешу.

- Хоть и самого ксендза повесили бы! - перебил Мориц.

- Он, я думаю, и отца с матерью повесил бы, - вставил Целестин.

- Очень может быть, - отвечал Гонорат, - но я об этом стал бы рассуждать только с тем, кто имел несчастие вынуть из мешка черное зерно при действии старого обозного обычая. А с такою дрянью, которая стоит в корчме за стойкою или читает газеты, мне об этом рассуждать непристойно. Я продолжаю. Я согласился, но я стоял не живой и не мертвый, потому что давить людей, поверьте... это не гемютлих, а это черт знает что такое! А хлопцы, по ксендзову приказу, живо сдвинули две фурманки, поставили их передок к передку, дышла связали, ремень ветчинным салом помазали и наверху в кольцо петлю пропустили.

- Пожалуйте, палач, на свою позицию!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Подвели свинаря Якуба и поставили под петлю на переднюю ось из-под другой фурманки. А ксендз Флориан говорит мне:

- Надевай на него петлю и смотри, чтобы непременно пришлось выше косточки.

У меня руки трясутся, - весь растерялся.

- Какая тут у черта косточка! Флориан говорит:

- А, ты не знаешь косточки?

- Не знаю. Я из простых людей.

- Это ничего не стоит, - говорит, - простого человека сейчас можно все сразу понять заставить. - Да с этим как сожмет меня пальцами за горло, так что я, было, задохся.

- Вот, - говорит, - где бывает косточка. Понял? А у меня уж и духу в горле не стало.

- Понял, - просипел я без голоса. Ксендз толкнул меня сзади ногою в спину.

- Делай!

Я взял за ремень и стал по шее гладить - искать косточку, где надевать. А Якуб, вообразите, вдруг оба глаза себе к носу свел! Как это он мог!.. И, кроме того, темя у него на голове, представьте, вдруг все вверх поднимается... Такая гадость, что я весь задрожал и петлю бросил. Флориан опять мне дал затрещину пребольно... Тогда я надел петлю.

Тут сам Флориан говорит мне:

- Палач! Подожди! Оборотился лицом ко всем и говорит:

- Паны-братья! По старому обозному обычаю, людей так не казнили, как их теперь казнят. Кое-что в старину было лучше. Вы это сейчас же увидите. По старому обозному обычаю, осужденному на смерть человеку оказывали милость: у осужденного спрашивали, что он хочет, не имеет ли он предсмертной просьбы? И если человек объявлял предсмертную просьбу, то исполняли, чего бы он ни попросил. Так и мы поступим.

Все похвалили.

- Ах, как хорошо!

А ксендз Флориан спрашивает:

- Не имеешь ли ты предсмертной просьбы, Якуб? Якуб молчит.