Бордель на Розенштрассе   ::   Муркок Майкл

Все, что вчера казалось мне второстепенным, теперь занимает меня постоянно, почти навязчиво. Витрина ювелирного магазина, салон знаменитого портного, магазин модной одежды доставляют мне такое же большое удовольствие, как некогда бега или чтение книг о каких-нибудь экзотических странах. Эта перемена произошла со мной внезапно, словно из моей памяти вдруг стерлась прежняя форма существования. Мысль об Александре зажигает меня. Кровь ускоряет свой бег по жилам. Мне вспоминается каждое мгновение блаженства. Жестом я отсылаю Пападакиса. Я цепляюсь за свои ощущения. Они — нечто большее, чем простое воспоминание. Я вновь вижу ее. Что же я придумал, собственно говоря? Может быть, она плод моего воображения или я — ее? Банальные события имеют мало значения. В комнате темнеет. На заднем плане красный бархат и розы. Ее пассивность, ее слабость. Ее внезапные и дикие приступы страсти, ее белые зубы. Она становится сильной, но остается такой нежной. Мы затеваем с ней игру. Она знает ее правила куда лучше, чем меня. Я отодвигаюсь от нее и встаю. Подхожу к окну и раздвигаю занавески. Она смеется, лежа на смятых простынях. Я вновь поворачиваюсь к ней:

«А ты — отчаянная».

Пападакис стоит около меня, ожидая указаний. Я прошу его зажечь лампу. Она засовывает голову под подушку. Ее ступни и икры исчезают под льняным полотном; в сумерках округло вырисовываются ягодицы. Она вытаскивает голову из-под подушки, поправляя свои темные локоны. Я вновь рядом с ней и наваливаюсь на нее, лежащую ничком на кровати, всем телом. Мой пенис направлен к щели ее зада, охотно отказываясь от ее жаркого влагалища: никогда — ни прежде, ни потом — мне не доводилось ощущать подобного возбуждения вагины ни у какой другой женщины. Она кусает меня за руку.

Сегодня на площади шумно, Пападакис говорит мне, что проходит какая-то политическая демонстрация. «Коммунисты», — презрительно морщится он. Мы берем экипаж, чтобы прокатиться немного на восток, где на возвышенности расположен Старомест — сельский пригород Майренбурга. Здесь девочки с важным видом пасут коз и следят за курами, отгоняя чужих, словно это лисы. Там среди ферм и мельниц мы остановимся в трактире и пообедаем на свежем воздухе. В Староместе построено два роскошных дома. В них живут инвалиды престарелые, за которыми ухаживают монашки. Мы обгоняем вереницу пестрых ярких цыганских фургонов. Александра показывает мне на пони с бело-коричневой шкурой, ей бы хотелось такого. Дороги здесь всегда сухие. Бредя по пыли, неутомимые путешественники даже не поднимают глаз, чтобы взглянуть на нас. Мы останавливаемся, чтобы полюбоваться панорамой города.

Я показываю ей на повороте реки старую набережную, которая называется «Бухтой самоубийц». Каким-то странным образом течение выносит именно сюда тела тех, кто бросается с Моста Радота. Вдали мы различаем ипподром, плотную массу зрителей и бегущих лошадей, переливы шелка платьев и знамен на фоне зеленой травы. Чуть ближе к нам находится собор с большим концертным залом, где сегодня вечером в одной программе будут исполняться произведения Сметаны и Дворжака наравне с произведениями Вагнера, Штрауса и Дебюсси. Майренбург отличается большей эклектичностью вкусов, чем Вена. Немного дальше видна позолоченная вывеска кабаре Роберто, где в этот вечер публику развлекают популярные певцы, актеры, танцоры и дрессированные животные. Александра мечтает попасть туда. Я обещаю повести ее в кабаре, но прекрасно знаю, что она, так же как и я сам, способна в ближайшие полчаса пожелать и что-нибудь совсем другое. Она касается горячими губами моей щеки. Красота города приводит меня в восторг.