Бордель на Розенштрассе   ::   Муркок Майкл

Я провожаю взглядом зеленый вагон конки, который тащат две лошади рыжей масти по направлению к еврейскому кварталу Пти Боэм, где с понедельника до четверга шумит рынок.

Конка добирается до конечной остановки недалеко от рыночной площади — Гансплац. От нее — как когда-то, так и в наши дни — отходят улочки-артерии, каждая из которых с давних пор известна расположенными на ней лавками и магазинчиками. Бавернинштрассе — улица старьевщиков, здесь продают изделия из льна, кружева и ковры, на Фанештрассе можно купить антиквариат и охотничье оружие, в переулке Хангенгассе обосновались книготорговцы, продавцы писчебумажных товаров и эстампов, на Мессингтштрассе — изобилие фруктов, овощей, мяса и рыбы. На самой рыночной площади можно найти все, что пожелаешь. Здесь же есть и шарманщики-итальянцы, и скрипачи-цыгане, мимы и кукольники. Уличные торговцы спорят с покупателями под сверкающими навесами в тени синагоги, о которой говорят, что она — самая большая в Европе. Ее раввины пользуются известностью и влиянием во всем мире.

Одетые во все черное, респектабельные образованные мужчины поднимаются и спускаются по ступенькам, на которых расположились торговцы пряниками со своими подносами; где мальчуганы продают сигареты, а их сестры в красивых ярких платьях делают танцевальные па в надежде привлечь внимание к продаваемым пирожным и сладостям.

Прилавки ломятся от игрушек, одежды, окороков, колбас, музыкальных инструментов и предметов домашнего обихода. Торговцы расхваливают свой товар и отпускают шуточки, состязаясь со звуками гитары, аккордеона, скрипки и выкриками продавцов лимонада.

В конце переулка Хангенгассе стоит большой автомобиль пурпурного цвета, привезенный из Франции; он дрожит и фыркает, на приподнятом сиденье возвышается шофер. Он в фуражке, очках и в пальто на меху — неизменных причиндалах его профессии. Затянутыми в перчатку пальцами он невозмутимо нажимает на клаксон, предлагая прохожим воспользоваться его услугами. Но толпа расступается, а пурпурный автомобиль, не найдя клиентов, катит дальше к более роскошным кварталам по улице Фальфнерсаллее, которая была Елисейскими полями Майренбурга, к ресторану Шмидта. Здесь теперь, к великому огорчению официантов, шиковали нувориши, которые всего год или два назад обслуживали только аристократию города. Благородное общество, сетовали они, изгнано вульгарными, грубыми владельцами пароходов и хозяевами ткацких мастерских, жены которых носят на своих багровых шеях жемчуга разорившихся знатных семей. Они разговаривают на таком немецком, который раньше слышали только в моравском квартале, промышленном пригороде, расположенном на другом берегу Рэтта.

Этот класс разбогатевших выскочек, которых прозвали «дикарями» и «неотесанными», стал объектом злых насмешек карикатуристов, чьи рисунки появлялись в иллюстрированных газетах, а также певцов, выступавших в кабаре, которые во множестве расплодились нынче на площади Кодали, хотя именно на деньги этих «дикарей» существуют газеты и увеселительные заведения, а их коммерческие связи, в частности с Берлином, в значительной степени способствовали процветанию Вельденштайна.

За большим круглым столом около окна, через которое видны деревья, киоски по Фальфнерсаллее, сидит тучный господин Пасич — король прессы. На нем костюм из английского твида и сорочка из французского льна. Он оказывает поддержку правительству принца Бадехофф-Красни и разделяет мнение о необходимости укрепления связей с Германией. Его газеты не перестают сообщать об угрозах со стороны Австро-Венгрии и клеймить позором оппозицию, одобряющую взгляды находящегося в изгнании в Вене графа Хольцхаммера. Перед ним заискивали те, кто твердо верил в возможность союза между Богемией и Вельденштайном.