Бурбон   ::   Садовской Борис Александрович

с государем императором в один год рожден - Николай I родился в 1796 г.

** Покой, иже, како - старославянские названия букв "п", "и", "к".

- Чай, влетело капитану-то за вас? - спросил Пискунов.

- За что? По росту и мы в конноегеря годились, а просто, не показались его величеству.

Иван Иваныч понюхал табаку и чихнул в красный платок. Корнеты дружно пожелали ему здоровья. По этому случаю выпили еще и еще. Хозяин развеселился.

- Хошь, Иван Иваныч, представлю тебе кавалерийский сигнал? Ты, чай, не слыхивал?

- Ну, Вот, не слыхивал, невидаль какая. А впрочем, покажь. На трубе сыграешь?

- Зачем на трубе? Голосом пропою. У нас командир слова свои прибрал ко всякому сигналу. Хошь, рысь тебе изображу?

- Валяй рысь.

Евсей Семеныч стал среди комнаты, надулся, приложил ладонь к губам на манер трубы и пропел фальцетом:

Рысью размашистою,

Но не распущенною,

Для сбережения коне-е-ей!

Сигнал вышел так похож, что с коновязей ему отозвалось ржанье.

Скоро приятели расстались. На улице Пискунова и Иван Иваныча обогнал верхом Кисляков. Сухо козырнув бурбонам, поручик дал мерину шенкеля и подскакал к гременицынским воротам. Санкюлот, разряженный, грыз перед калиткой на скамье орехи.

- Дома барин? - крикнул Кисляков.

Камердинер, не торопясь, встал, стряхнул с пестрого жилета скорлупки, оправил заботливо куцый светло-голубой фрак и, не удостоив поручика поклоном, отвечал сухо:

- Их нету-с.

- Где ж он?

- Изволили уйти-с.

- А куда, не знаешь?

- Когда бы я был ихним солдатом, на манер денщика, тогда я по должности обязался бы об этом знать-с, а как мое дело в комнатах, то я ничего не знаю-с.

- Ты уж, кажется, слишком того, любезный... Смотри.

- Смотрю-с.

- Возьми лошадь, я в рощу пешком пройду. Он, наверно, там.

- За лошадьми чужими смотреть опять не мое, выходит, дело, потому я не вестовой.

Кисляков соскочил с седла и повернул на зады тропинкой. Долго Санкюлот, грызя орехи, ворчал про себя, потом кликнул со двора солдата и велел увести поджарого кисляковского мерина в гременицынскую конюшню.

- Лошадь тоже, прости господи... Эх! Да нешто это полк! Сказано, армия, так армия и есть.

Кисляков и сам в точности не знал, на что ему нужен Гременицын. Дела у него к приятелю никакого не было и быть не могло: виделись они утром, у обедни. Но таков уж характер был у поручика, что двух часов не мог он прожить без товарища: и пяльцы не помогали. Сшибая манежным бичом репейники по дороге, Кисляков огородами быстро дошел до тенистой рощи. Послеобеденное солнце начинало чуть-чуть сдаваться, убавляя свой безмятежный и ровный жар. Не доходя старого дуба, Кисляков услышал голоса и на скамейке разглядел Машу и Гремени-цына. Он хотел окликнуть их и подойти, но какая-то сила, будто против воли, принудила его остаться в кустах и прислушаться к разговору.

- Так, не дашься, не дашься, что? А хочешь, я тебя взнуздаю?

- Уж и взнуздаете, что я, кобыла вам далась?

- Ну, поцелуй же, Машенька!

- Не хочу, сказала.

- Так вот же тебе, вот!

Гременицын обхватил белыми ладонями румяное Машино лицо и зацеловал ей без конца пышные щеки, сахарно-блестящие зубы и полузакрытые влажные глаза. Маша, сдерживаясь, визжала. Звонко хохоча, сорвала она с Гременицына фуражку и вцепилась, шаля, в мягкие волны его кудрей. Взвизги, поцелуи и смех таяли без остатка в знойном, насыщенном тишиною дне. Кислякову завидно сделалось и досадно даже; он и губы от обиды ревниво распустил. Придумы-вая, как бы уйти незаметней, он попятился легонько в кусты, стараясь не звякнуть, и вдруг услышал позади чей-то тяжелый, с одышкой, военный шаг. Из кустов, чуть не задев Кислякова эполетой, вылез бурбон Мокеев и устремился прямо к скамейке. Увлеченные любовной борьбой, Маша и Гременицын до тех пор его не замечали, пока Евсей Семеныч не дернул товарища за рукав.