Чреватая идея   ::   Эппель Асар

В ней стихотворение девочки Нади Бесфамильной "Жук в колхозе", а также заметка приютского фельдшера "Ложка моркови - капля крови". О полезном поедании моркови.

- Морковку, что ли, завезли? - спрашивает бывалый наш Н., а заведующая, хотя как руководительница и осмотрительна, но по-женски, конечно, недовдутая, отвечает: "Ага! Полуторку. Не знаем прямо, куда девать. Боимся, погниет вся. Уже и начала".

Потом они ходят по тропинкам диковатой территории, возле которых плакаты. В разговоре заведующая замечает: "Девочки есть ну до того хорошие, прямо удивляешься, откудова такие берутся!" Н., который заведующую как бывший детдомовец видит насквозь и потому уже час как не выносит, хочет, конечно, исчерпывающе сообщить, откуда именно такие и вообще дети берутся, но сдерживается.

Потом вокруг заведующей сама собой скапливается кучка маленьких и даже совсем маленьких детишек, из которых кое-кто уже напились какао, а одна девочка - столько, что прямо срыгнула на Шурика. Кое же кто снова принимали красный стрептоцид, а то у них с вечера был горячий лоб.

Дети в детдомах стеснительными не бывают, хотя, что оно вообще такое стеснительность? Почему крохотное существо прячется за отцову штанину, даже если с ним ласково заговорить? Потому что это - опаска. Врожденная маскировка опаски под стеснительность. Она при нас на всякий случай. Чтобы упастись от возможной беды.

Но вот маленькое существо принимается из-за ноги выглядывать. А это уже - любопытство, необходимое для оценки ожидаемых неприятностей.

Опаска и пытливость - два инстинктивных навыка, приданные нам с первых дней жизни для общения с миром. В младенчестве и детстве они натуральны, даже если закамуфлированы под застенчивость и любопытство. У приютских же и опаска, и пытливость непоправимо смазаны во что-то особое - детдомовское...

"В человеке, даже в сопливом, все изначально изолгано!" - думает педагог Н.

"Жесткий какой мужчина, точь-в-точь мой покойный слесарь-наладчик, сволочь такая!" - думает заведующая.

Когда останавливаются возле клумбы, получается обычная околоклумбная картина, ибо клумбы - эстетическое проклятие нашей земли. Вспомните эти вздутия, вспомните их применяемые ограждения. И хотя всякая - детище циркуля, она выпуклая. То есть тут не планиметрия, а стереометрия, каковая в нашем рассказе не есть предмет восхищения. Прикочевавшая в Россию из Людовиковых Версалей, побыв милой целью усадебных прогулок, послужив подножьем под пьедесталы ваз, а также статуй - клумба по мере торжества степных нравов нехорошо заросла, обнеслась поставленными на уголок ломаными кирпичами, ушла из гостиных в лакейскую, и простолюдинское торжество ее особенно заметно зимой, когда тихий снег, безмятежно покрывший на время мерзость нашего запустения, все равно бывает клумбой побеждаем, ибо, как ни старается обратить ее в белую припухлость, сухие стебли летней заросли выглядят среди непорочного покрова сорной уликой, даже если на них и повисли, поклевывая семена какие-то маленькие в красных капорах птички.

Здешняя клумба оказалась без стоячего пионера, но тоже заросла вольными растениями двора, над которыми в поисках детдомовского нектара трудились пчелы. Сейчас возле нее стояла большая женщина - заведующая - со скучными под майкой, которая под кофтой, длинными грудями, разделенными плоским межгрудьем и почти у талии глядящими в стороны. Ниже с заведующей свисала юбка, а за юбку держались малые существа с болячками у губ, стриженые как солдаты, причем некоторые - повязанные косынками. Соплей у всех было в избытке, отчего все сопели, а кое-кто слизывали носовое выделение языками.

Жена, то и дело отворачиваясь, прикидывалась, что оглядывает окрестности, а на самом деле часто моргала.