Дон Хуан   ::   Бальестер Гонсало Торренте

Главный вопрос будет решен.

- Я понял вас.

- Разумеется, - продолжил он, - наше требование не насилует твою волю. Да! Мы уважаем свободную волю каждого. Но если ты откажешься убить Командора, если отвергнешь наши претензии, тебе не будет места среди нас. - Он протянул руку и указал на стоявших полукругом предков. - Знай ты каждого в роду по порядку и по имени, ты убедился бы, что кое-кого здесь не хватает. К счастью, таких мало. Они нарушили наш закон. Одни теперь в преисподней, другие - на небесах; но здесь, среди нас, их нет. Мы не приняли их. Тенорио дозволено погубить душу, но никогда - поступиться уважением предков. Наше уважение к тебе, наше общее уважение - вот что теперь поставлено на карту.

- А разве, - задал я вопрос, - столь жестокий обычай не канул в Лету? По мне, так люди нынче стали проще, и подобные недоразумения разрешаются пощечинами.

Доктор права опустил руку.

- Для начала и пощечина сгодится. Но после - убей Командора. Собственно, детали поединка нам неинтересны, лишь бы Командор был наказан смертью. Ты можешь без лишних слов согласиться. Можешь ответить отказом, имея на то свои резоны. Нам некуда спешить, уверен, эти дамы и кабальерос выслушают тебя охотно. Мы осведомлены о твоем бойком уме и остром языке.

- Благодарю.

Он отступил и слился с темными рядами родичей. Я остался стоять один и на миг почувствовал беспомощность. На ближних лицах читался интерес, но ни капли сочувствия и тем паче любви. Мне вдруг подумалось, что Тенорио никогда никого не любили, что сила рода зиждилась на неумении любить. Даже отец не бросил мне ни одного ласкового взгляда. Семейный клан напоминал полк, состоявший только из капитанов, и вот они все собрались, чтобы вершить суд над самым молодым за нарушение устава.

А я любил их, я любовно сопереживал их величию и их порокам. Теперь же понял, что любовь сделалась помехой, любовь питала во мне нерешительность и слабоволие. И я постарался изгнать из сердца все чувства, кроме чувства долга. Что мне и удалось. Я тотчас ощутил великое облегчение. Без любви все выходило проще.

Я снова отвесил им поклон.

- Прежде всего я желаю заверить вас, что убью Командора. Да, скорее всего, я убью его. Хотя есть у меня на сей счет кое-какие соображения, и я хотел бы их до вас довести. -Я помолчал, отыскивая взглядом место, где стояли служители церкви. - Я обращаюсь в первую голову к вам, святые отцы, ибо речь пойдет о Боге, а вы - посредники между Ним и людьми.

Доктор права перебил меня:

- Пустое. Мы живем не по Божьему закону, а по закону крови. Это мирской закон.

- Но разве мы не христиане? Я, по крайней мере, чту себя христианином. И никогда не мог помыслить, что настанет час, когда Божий закон и мой собственный сшибутся... Убив Командора, я согрешу. Смертоубийство - грех.

Один из епископов согласно кивнул, но ответил мне адвокат:

- Грех искупается раскаянием.

- Стало быть, покушаясь на жизнь врага, должен я уповать на очищение раскаянием?

- Именно так. Бог много что запрещает, а мы подчас не можем не нарушать его заповедей. Но знаем: раскаяние все искупит. Господь простит нас.

- Когда так, то мне будет дозволено раскаяться и в том, что я не убил Командора, и вы простите меня?

- Нет, мы не прощаем. Прощение... - он заколебался, потом продолжил с улыбкой, - это привилегия Господа, нам оно заказано. Мы неумолимы, ибо мы люди.

- Но и моя воля непреложна. А посему я не могу посягать на убийство, полагая после раскаяться. К чему лицемерить? Да и какому глупцу придет в голову садиться играть в карты с Богом, пряча козырного туза в рукаве? Богу ведома правда моего сердца. И теперь я слышу его слова: "Если ты убьешь Командора, ты отступишься от меня".