Городок Окуров   ::   Горький Максим

Вот как священный стих текёт! У тебя же выходит трень-брень, как на балалайке!

Стрельцов, отрицательно мотая головой, тоже говорит:

- Не годится...

Сима стоит над ними, опустя тяжёлую голову, молча шевелит губами и всё роет песок пальцами ноги. Потом он покачивается, точно готовясь упасть, и идёт прочь, загребая ногами.

Глядя вслед ему, Тиунов негромко говорит:

- А всё-таки - складно! Такой с виду - блаженный как бы! Вот - узнай, что скрыто в корне человека!

- Говорят - будто бы на этом можно деньги зашибить? - мечтательно спрашивает Стрельцов.

- А почему нельзя? Памятники даже ставят некоторым сочинителям: Пушкину в Москве поставили, - хотя он при дворе служил, Пушкин! Державину в Казани - придворный, положим!

Кривой говорит задумчиво, но всё более оживляется и быстрее вертит шеей.

- Особенно в этом деле почитаются вот такие, как Девушкин этот, низкого происхождения люди! Был при Александре Благословенном грушник Слепушкин, сочинитель стихов, так ему государь золотой кафтан подарил да часы, а потом Бонапарту хвастался: "Вот, говорит, господин Бонапарт, у вас - беспорядок и кровопролитное междоусобие, а мои мужички - стишки сочиняют, даром что крепостные!"

- Это он ловко срезал! - восхищается Ключников.

Бурмистров сидит, обняв колена руками, и, закрыв глаза, слушает шум города. Его писаное лицо хмуро, брови сдвинуты, и крылья прямого, крупного носа тихонько вздрагивают. Волосы на голове у него рыжеватые, кудрявые, а брови - тёмные; из-под рыжих пушистых усов красиво смотрят полные малиновые губы. Рубаха на груди расстёгнута, видна белая кожа, поросшая золотистою шерстью; крепкое, стройное и гибкое тело его напоминает какого-то мягкого, ленивого зверя.

- Ерунда всё это! - не открывая глаз, ворчит он. - Стихи, памятники на что они мне?

- Тебе бы только Лодку! - говорит Ключников, широко улыбаясь.

Зосима Пушкарев оживлённо восклицает:

- Ну ж, - она ему и пара! И красива - ух! Не хуже его, Вавилы-то, ей-богу...

- Почему - ерунда? - тихо спрашивает кривой, действуя глазом, точно буравом. - Если стих соответствует своему предмету - он очень сильно может за сердце взять! Например - Волга, как о ней скажешь?

Протянув руку вперёд и странно разрубая слога, он тихо говорит своим глухим голосом:

Во-лга, Во-лга, вес-ной много-водною

Ты не так за-ливаешь поля,

Как великою скорбью народною...

Понимаете?

Как великою скорбью народною

Переполнилась наша земля!

Русская земля! Вот - правильные стихи! Широкие!

- Это ты откуда взял? - спрашивает печник, подвигаясь к нему.

- В Москве, в тюремном замке, студенты пели...

- Ты там сидел?

- А как же!

- За фальшивки?

- Нет! Ведь это так, шутка, что я фальшивками занимался; меня за бродяжничество сажали и по этапам гоняли. А раз я попал по знакомству: познакомился в трактире с господином одним и пошёл ночевать к нему. Господин хороший. Ночевал я у него ночь, а на другую - пришли жандармы и взяли нас обоих! Он, оказалось, к политике был причастен.

- Что такое политика эта? - удивлённо спрашивает Стрельцов. - Вон, сказывают, у одной мещанки в городе сына, солдата, посадили...

- У Маврухиной это!

- Помешалась она, говорили бабы...

- Политика - разно понимается, - спокойненько объясняет Тиунов. - Одни говорят: надобно всю землю крестьянам отдать; другие - нет, лучше все заводы рабочим; а третьи - отдайте, дескать, всё нам, а мы уж разделим правильно! Все однако заботятся о благополучии людей...

- Ну, а насчёт мещан как?

Бурмистров, обернувшись к Стрельцову, строго заметил:

- Мещан политика не касается!

Кривой, поджав губы, промолчал.

С реки поднимается сырость, сильнее слышен запах гниющих трав. Небо потемнело, над городом, провожая солнце, вспыхнула Венера.