Городок Окуров   ::   Горький Максим

- тонким голосом выводит Розочка, а Лодка сочно и убедительно подхватывает:

А пригоже ль вам, бояре,

Мимо терема идти?..

- Любит эта Розка по крышам лазить! - замечает Стрельцов. - Отчего бы?

- С крыш - дальше видно, - объясняет Тиунов.

В мягкую тишину вечера тяжко падает Фелицатин басовой хозяйский голос:

- Розка!

- Ну?

- Чай пить иди!

Ключников, чмокая губами, говорит:

- Хорошо бы теперь почайничать!

- Не сходя с места, - добавляет Зосима Пушкарев. Бурмистров, обращаясь к Стрельцову, укоряет его:

- Ещё в позапрошлом году хотел ты чайник завести, чтобы здесь чай пить, - ну, где он?

Круглое лицо Павла озабоченно хмурится, острые глазки быстро мигают, и, шепелявя, он поспешно говорит:

- Я, конечно, его сделаю, чайник! Со свистком хочется мне, чтобы поставил на огонь и - не думай! Он уж сам позовёт, когда вскипит, - свистит он: в крышке у него свисток будет!

И вдруг, осенённый новою мыслью, радостно объявляет:

- А то - колокольчик можно приспособить! На ручке - колокольчик, а внутри, на воде - кружок, а в кружке - палочка - так? Теперь - ежели крышку чайника прорезать, палочку, - можно и гвоздь, - лучше гвоздь! - пропустить сквозь дыру - ну, вода закипит, кружок закачается - тут гвоздь и начнёт по колоколу барабанить - эко!

- Ну и башка! - изумлённо говорит Зосима, опуская длинные жёлтые ресницы на огромные, мутные глаза.

За рекой, на бульваре, появляются горожане: сквозь деревья видно, как плывут голубые, розовые, белые дамы и девицы, серые и жёлтые кавалеры, слышен звонкий смех и жирный крик Мазепы:

- Рэгэнт? Та я ж - позовить его!

Заречные люди присматриваются и громко сообщают друг другу имена горожан.

- Исправник вышел! - замечает Бурмистров, потягиваясь, и ухмыляется. Хорошо мы говорили с ним намедни, когда меня из полиции выпускали. "Как это, говорит, тебе не стыдно бездельничать и буянить? Надо, говорит, работать и жить смирно!" - "Ваше, мол, благородие! Дед мой, бурмистр зареченский, работал, и отец работал, а мне уж надобно за них отдыхать!" "Пропадёшь ты", говорит...

- И по-моему, - говорит Ключников, зевнув, - должен ты пропасть из-за баб, как брат твой Андрей пропал...

- Андрей - от побоев! - говорит Зосима. - И вину сильно прилежал...

Бурмистров осматривает всех гордым взглядом и веско замечает:

- Не от вина и не от побоев, а - любил он Фелицату! Кабы не любил он её - на что бы ему против всех в бой ходить?

Берегом, покачиваясь на длинных ногах, шагает высокий, большеголовый парень, без шапки, босой, с удилищами на плече и корзиною из бересты в руках. На его тонком, сутулом теле тяжело висит рваное ватное пальто, шея у него длинная, и он странно кивает большой головой, точно кланяясь всему, что видит под ногами у себя.

Павел Стрельцов, суетясь и волнуясь, кричит встречу ему:

- Сим! Иди скорей!

И, стоя на коленях, ждёт приближения Симы, глядя на его ноги и словно считая медленные, неверные шаги.

Лицо Симы Девушкина круглое, туповатое, робкие глаза бесцветны и выпучены, как у овцы.

- Ну, чего сочинил? Сказывай! - предлагает Стрельцов.

И Ключников, ласково улыбаясь, тоже говорит:

- Барабань, ну!

Шаркая ногой по песку и не глядя на людей, Сима скороговоркой, срывающимся голосом читает:

Боже - мы твои люди,

А в сердцах у нас - злоба!

От рожденья до гроба

Мы друг другу - как звери!

С нами, господи, буди!

Не твои ли мы дети?

Мы тоскуем о вере,

О тебе, нашем свете...

- Ну, брось, плохо вышло! - прерывает его Бурмистров.

А Тиунов, испытующе осматривая поэта тёмным оком, мягко и негромко подтверждает:

- Священные стихи не вполне выходят у тебя, Девкин! Священный стих, главное, певучий:

Боже, - милостив буди ми грешному.

Подай, господи, милости божией...