Изумленный капитан   ::   Раковский Леонтий Иосифович

Аннотация: Созданный Петром I флот переживает после его смерти тяжелые времена. Мичман Возницын мечтает оставить службу и зажить в своем поместье тихо и спокойно со своей любимой. Но она – крепостная, он на службе, жизнь никак не складывается. А еще добавляется предательство, надуманное обвинение, «Слово и Дело» государевы.

В чрезвычайно ярко описанной обстановке петровской и послепетровской эпохе, в весьма точно переданных нюансах того времени и происходит развитие этого интереснейшего исторического романа.

---------------------------------------------

Леонтий Раковский

Изумленный капитан

(исторический роман)

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Первая глава

I



Возницын отложил в сторону циркуль и потянулся.

Работать больше не хотелось: устали глаза.

Солнце село где-то там, за Васильевским, и в низенькой комнатке быстро темнело.

Возницын встал, снял с гвоздя порыжелую Преображенскую шинель (шили пять лет назад, в первую гардемаринскую зиму) и стал натягивать шинель на плечи.

Шинель была узка и коротка.

Длинные ноги казались оттого еще длиннее.

Сгибаясь в дверях, Возницын шагнул за порог.

– Саша, ты куда это, на ночь глядя? – окликнула из кухни сестра.

Возницын остановился.

Матреша, Матрена Артемьевна, контр-адмиральша, жена Ивана Синявина, сидела у кафельной печи с вязаньем в руках.

Матрена Артемьевна смотрела на брата ласково и в то же время испытующе.

Глаза у нее были, как у всех Возницыных, – серые, большие. А голос спокойно-вкрадчивый, точь-в-точь как у дядюшки Прокофия Богдановича.

– К Борютину. К нему из подмосковной человек с хлебом приехал. Может быть, маменька что-либо сказывала…

Возницын нахлобучил треуголку и вышел.

Взяла досада: двадцать один год, не сегодня-завтра – мичман, не сегодня-завтра – поход с царем, а тут – как за маленьким. Надоело! К чорту!

Он, в сердцах, хлопнул дверью.

Выйдя из дому, Возницын мгновение смотрел на громадный, расстилающийся перед ним, голубой в вечерних сумерках, оснеженный луг, на заиндевевшую башню Адмиралтейства, на мазанковые домики Морской академии, ставшие у Невы.

Воя, поскрипывая на морозе полозьями, тащат от Невы на дровнях бочку с водой каторжники.

Вон у ворот Академии, с мушкетом в руке, зябнет на карауле Митька Блудов из 2-й роты. Стучит нога об ногу настывшими башмаками. Замерз, бедняга. Недаром он так внимательно провожает глазами кузнецов, которые ватагой, не разбирая дороги, идут по снегу напрямки от Адмиралтейства к Петровскому кружалу.

А на обезлюдевшем морском рынке по втоптанному плотно, почерневшему снегу ходит с мешком какая-то баба. Она собирает клочья сена.

Такая знакомая, привычная картина.

Возницын круто, как по команде, поворачивается и шагает к Греческой слободе, туда, где над царским Летним садом каркают вороны.



II



Замерзшее окно оттаивало. С подоконника по глиняной стене текло на пол.

Савка Борютин-меньшой, шестнадцатилетний гардемарин, вытирал тряпкой подоконник.

В крохотной комнате, где стояли гардемарины, отец и сын Борютины, негде было повернуться.

Пришли все свои, московские: Сашка Возницын, Андрюшка Дашков. Соседи. Да прибежал всегда чуявший издалека, где пахнет выпивкой, торопецкий князь Масальский.

Посреди комнаты, у колченогого стола, сидел сам хозяин, обрюзгший сорокалетний гардемарин класса арифметики Лука Борютин. Сонными глазами он тупо глядел перед собой. Видимо, завалился после обеда спать – приятели помешали.

На широких нарах, заменяющих Борютиным кровать, свесив ноги, полулежали Возницын и его закадычный друг Андрюша Дашков.

Востроносый и востроглазый князь Масальский переминался у печки с ноги на ногу, как застоявшийся жеребчик. Ему не терпелось: хотелось скорее-скорее за чарочку.