Юрьев день   ::   Куликов Геомар Георгиевич

А коли чего не поймет Тренька, терпеливо объясняет бабушка — не чета вспыльчивому, ровно порох, деду.

Пока думает, наморщив лоб, Тренька, о чем бы попросить бабушку, доносятся до него отцовы слова, обращенные к деду:

— А Николка-то и впрямь на Юрьев день собирается уходить от князя.

Плюнул в сердцах дед, на Тренькину мать зыркнул:

— Известное дело, дурная голова ногам покою не дает.

Потупилась мать. Словно она сама вместе с родным братом, дядькой Николой, в дедовых глазах виноватой оказалась. Однако на том, к великому Тренькиному разочарованию, разговор окончился.

Придвинулся Тренька к бабушке. Потихоньку, чтобы дед не услышал, спросил:

— Чего это ноне все, ровно сговорившись, Юрьев день поминают?

— Не знаешь нешто?

— Праздник вроде большой...

— То не просто праздник — остатки былой воли. Прежде, сказывают, люди не то чтобы легче — посвободнее жили. А ноне привязаны мы к княжьей вотчине, ровно коза к хозяйскому плетню. Ни отойти от него, ни шагу лишнего ступить. Все кругом княжье. Леса, что вокруг стоят.

Земля, что нас кормит. Двор, на котором живем...

Засмеялся Тренька:

— Про двор-то, поди, шутить?

— Какие уж тут шутки, — вздохнула бабушка. — Изба, в которой отец твой и ты родились, и та княжья...

Вытаращил глаза Тренька. Избу оглядел. Низкую, невзрачную, где каждое бревнышко, а в том бревнышке каждый сучок, каждую щелку знал.

А бабушка продолжала:

— Но можем мы, коли невмоготу придется, уйти от князя. Две недели во всем году на то даны. Одна — до Юрьева дня осеннего, другая — после. Вот, Тереня, какой он, Юрьев-то день, для нас, крестьян господских.

Задумался Тренька. В диковинку ему бабушкины слова.

— А отчего тот день Юрьевым кличут? — допытывается.

— То сказ долгий.

— Поведай! — молит Тренька.

Кивает головой бабушка:

— За густыми лесами, широкими полями, за синими морями, горами высокими в некотором царстве, некотором государстве жили-были царь с царицей...

— И была у них дочь... — догадывается нетерпеливый Тренька.

— Верно, — подтверждает бабушка. — И была та царевна красоты дивной...

Размеренно двигаются бабушкины руки, быстро крутится веретено, споро вьется пряжа, неторопливо сказка сказывается. Про то, как поселился в далеком царстве страшный змей-дракон. И пришлось людям отдавать ему на съедение своих детей кровных. И как покорил змея-дракона отважный молодой воин но имени Юрий, или, что то же, Георгий, а среди простого народа — Егорий.

— Оттого-то, Тереня, и празднуется каждый год Юрьев день.

Понравился бабушкин рассказ Трепьке. И того не ведал он, что не было на свете никакого змея-дракона и воина Георгия-Юрия, его будто бы укротившего. А была церковная сказка-легенда, одна из многих, в которые верили — и напрасно — люди не чета ученостью и умом Треньке и родичам.

Если бы мог прочитать Тренька нынешние книги, узнал бы, что пришел тот осенний праздник из глубокой древности. И вовсе ни при чем тут был выдуманный Георгий-Юрий. Просто, закончив тяжелые летние работы и собрав урожай, радовались люди отдыху, веселились, как могли.

И когда спросил Тренька: «Почему можно уйти от князя на Юрьев день только?» — объяснила бабушка:

— Урожай собран к той поре. Глядишь, может, кто и сумеет рассчитаться с князем.

— Значит, дядька Никола...

Стукнула дверь, у порога — легок на помине — мамкин брат. Только сумрачен, против обыкновения. Шайку скинул. Поклонился молчком.

Не раздеваясь, на лавку возле двери сел.

Тренька на деда с опаской глянул и — была не была! — выпалил:

— А правда, будто ты от князя надумал уйти?

Кивнул головой дядька Никола:

— Правда.

Дед кнут отбросил, со своего места вскочил:

— Слыханное ли дело! Сам того не знаешь, чего хочешь!

— Очень хорошо знаю, Григорий Тимофеевич, — тоже поднялся дядька Никола.