Как Птица Гаруда   ::   Анчаров Михаил Леонидович

– Та-ак… Значит, у Маркса вашего на семнадцатый год назначено?

– Господин Маркс журнал "Ниву" издает. Дозволено цензурой с приложениями…

– Ну, мне не крути, не крути… Не про того Маркса речь… Говори, что у тебя за книжка?

– Называется "Тайная мудрость Востока". Предсказание судеб. Тоже дозволена цензурой. Кажные двенадцать лет - поворот судеб, согласно законам зодиака и миротворного Индиктиона. Вот и считай - к одна тысяча девятьсот пятому году прибавь двенадцать - что будет? Семнадцать.

– Антимов! Давай его сюда!

Тут Петра-первого из соседней комнаты вытряхнули, где он разговор слышал, и перед дедом поставили.

– Забирай… Последний раз прощаю.

– Сопляк чертов, - сказал дед. - Сопляк.

– А после семнадцатого что будет? - спросил господин сыщик.

– Третье Евангелие будет… Третий Завет… Сошествие Духа Святого на людей.

– А может, вы старообрядцы? - спросил зашедший в полицию господин журналист Гаврилов.

– Мы новообрядцы, - сказал дед.

– Кто такие?

– Сам знаешь… Рабочие, - тихо ответил дед.

Господин Гаврилов перестал из протокола выписывать разное удивительное и сказал:

– Рабочему надо заработать - это понять возможно. А этих понять нельзя… А может быть, они толстовцы?

– Никто они, - сказал господин сыщик. - Они никто. Пустырь проклятый.

– Пустота… - засмеялся господин журналист Гаврилов, который писал очерки из низов жизни - под Власа Дорошевича, но хуже. - Пустота - это ничто… нигиль… Они нигилисты?

Это он Зотовым - то!…

– Какая же пустота… - задумчиво возразил дед. - При такой теснотище?

– Куча дерьма, - сказал господин сыщик. - Ничего святого… Полное отсутствие нравственной идеи… Так и запишите, господин журналист.

– Нравственная идея - она у отца Иосифа, - сказал дед, - и у вас, господин Гаврилов. Поэтому вы ее на всех поделили - и у каждого от нравственной идеи ошметочек… И потому у нас от нравственной идеи - что с барского стола упало… И "Возлюби ближнего" всегда оборачивается - возлюби вас, господин главноуговаривающий. А вы нас - нет, не очень-то… Или не так я говорю?… Пошли, Петька.

А весна стояла такая, что помойки розами пахли, а пустые сараи - ладаном.

– Дед, неужели на Пустыре ничего, кроме вони, не заводится? И неужели мы пустота?

– В пустоте, Петька, родится творение. Ибо больше ему родиться негде.

– Дед, - спросил Петр - первый, - как же это в пустоте может творение родиться? Пустота - она пустота и есть.

– Поскольку всемирное тяготение не выдумка, Петька, - сказал дед, - то пустоты вовсе нет и пространство заполнено… Однако движение существует, и я до тебя достигаю рукой и дотрагиваюсь… А если движение есть, а пустоты нет, то, значит, и там мельчайшие тела погружены в некую субстанцию, которая и осуществляет их связь между собой, сама, однако, будучи чем-то отличной от них… И в этой незнаемой сущности идет мировой процесс отмены старой вселенной, прежней вселенной - поскольку она нелюбимая.

И Зотов это запомнил и записал - идет отмена прежней вселенной, поскольку она - нелюбимая.

Уж Тане с Зотовым жениться пора, а отец Иосиф венчать не спешит, а спешит пройти мимо.

– По церковной записи твой дед Изотов, а по гражданским бумагам вы Зотовы. Безбожники и на исповедь не ходите.

А у отца Иосифа уголовный журналист Гаврилов с господином сыщиком чай пьют. Какая уж тут исповедь? После пятого - семь лет прошло. Поумнели.

На земле царь, и капитал, и в небесах церковь, а где Зотовы помещаются, в библии не сказано.

И начал Зотов Петр - первый Алексеич сам разбираться в том, как мир устроен и в нем человек по своей вере, по зотовской.

У отца Иосифа дело простое: "Человек раб божий". И точка.

Петру надоело, и он спрашивает:

– Если все люди божьи рабы, тогда зачем на земле один раб, а другой - власть?

– Дерзок ты, - говорит.