Комиссия   ::   Залыгин Сергей

Нет, веры гораздо больше оказалось барахлишку - суконный мужской пиджак, солдатская шинелька, бабья юбка, ребячий картуз, а еще - иголки, спички, нитки - вот это имело цену. Притом немалую.

Размахнулась торговать кооперация, но не всюду дело удалось - где она проворовалась, где ее позакрывали власти, а где так и сами мужики отнеслись к ней с недоверием.

Барахольщики, те оказались надежнее, они же сообщали Лебяжке новости. О Сибири, о России, обо всем белом свете - что и как. Не все правильно сообщали, но и не слабее тех газеток, которые в Лебяжку попадали из Омска, Томска, Уфы, Самары, Челябинска, из Семипа-латинска, Новониколаевска, из Барнаула, от различных правительств и властей. Столько их было, временных, что и сама-то жизнь тоже вот-вот временной могла сделаться.

Что было доподлинно известно: в России идет гражданская война!

Не миновать этого пожара и Сибири. Лебяжке тоже не миновать его.

Деревня Лебяжка перед всем остальным миром умела за себя постоять, главное же - умела жить сама по себе - чужого в свои дела не допускать, самой в чужие дела-заботы носа не совать.

Начальство могла ублаготворить, но так, чтобы быть от него подальше, и, когда однажды прошел слух, будто Лебяжку могут сделать волостным, базарным и церковным селом, - всего этого, всех этих почестей лебяжинцы миновали, предпочли ездить на базар в Крушиху, а попика держали скромного, обществу послушного и при малой деревянной церквушке.

При всем том попик доволен был - за послушание общество мздою его никогда не обходило.

И долгие-долгие годы было так, что все вокруг знали - лебяжинского мужика, хоть трезвого, хоть пьяного, не обидь, не задень. Все лавочники и в волости и даже в уезде опасались - лебяжинского не приведи бог обмерить, обвесить, сдачу не дать! через год, а всё равно ему припомнится, и стекла у него в магазине будут побиты, вывеска искалечена, и сам лавочник тоже в синяках запросто может оказаться.

И даже лебяжинский пьяный лежит, бывало, где-нибудь на дороге, а какой-то мужик проехал и сделал вид, будто ничего не заметил, - лебяжинские и его найдут и спросят "Ты что же, гад, ленивый - да? Гляделками-то худо глядишь - да? Ну мы тебе их подправим, гляделки-то!" И подправят.

О конокрадах разговора нет - они верст на тридцать к Лебяжке не приближались.

А как будет нынче между собой?

Не то за эти годы, за войну, стало лебяжинское общество, совсем не то!

Раньше - кто где встанет на сходе, там и стоит, а нынче? Наперед лезут фронтовики - привыкли митинговать, друг друга агитировать, да и в самом деле, неужто не заслужили они, чтобы быть впереди других? Но это еще немного значит, когда они станут в кучу, громче всех кричат, больше других требуют. Это только вид. Тем более что после свержения Советской власти и они присмирели, при народе не шумят, больше шепчутся между собой, подальше от чужих глаз. А позади где-то становятся матерые мужики, братья Кругловы, смирные, не горластые, а сход могут повернуть по-своему. От фронтовика что возьмешь? Не возьмешь ничего, а вот Кругловы-братья, те в долг дадут при нужде. Если захотят.

И еще, и еще делятся люди войной на одних и на других. Одних война сделала калеками, других - вдовами, и вдовы эти молча стоят на сходах, но не там, где стояли бы их мужики, а вовсе в стороне и в забытьи, а вот другим, хотя и немногим, но война пошла в пользу: мужикам на возрасте либо малость покалеченным, хромым, косым, но работящим. Их в солдаты не брали, и вот за военные годы они успели поднять хозяйство, обзавестись машинами, одеть в чистенькое своих баб и ребятишек.

Общественных дел у лебяжинских как никогда: вдовы, сироты и калеки через два дома в третьем, а кто и чем будет им помогать? И торговли, кроме тех же самых барахольщиков, нет, и поскотина порушена, надо ее городить верст на пятнадцать, и еще - лес.