Сиеста вдвоем   ::   Кортасар Хулио

Тетя Эрнестина с тетей Марией тоже не велят закрываться, не дай Бог – пожар, и несчастные дети погибают в пламени, но тут речь не о том, тут тетя Эрнестина с тетей Аделой стоят, как застывшие у постели, и Ванда делает вид, что ничего не понимает, но какое там! Тетя Адела чуть не вывернула ей руку, а тетя Эрнестина – раз, раз, раз! – по щекам. Ванда увертывалась, прятала голову в подушки, кричала сквозь слезы, я ничего плохого не делала, просто зачесалось и вот, а тетя Адела сняла тапочку и давай бить по заднице, бьет и держит ее за ноги, обе тетки орут наперебой – распутство, эта Тересита, нынешняя молодежь, вот она неблагодарность, кругом одна зараза, и про пианино, и про то, что не выпустят из дому, но больше всего про распутство, пока на крики и вопли не прибежала испуганная тетя Лоренса. И сразу все стихло, в комнате одна тетя Лоренса, она смотрит печальными глазами на Ванду, не успокаивает, не обнимает, но все равно – рядом любимая тетя Лоренса, которая ночью дает попить водички, прогоняет человека в черном, нашептывает на ухо, что больше не будет никаких страшных снов, никогда, никогда.

– Ты слишком много съела тушеной фасоли, я видела, на ночь нехорошо, ни фасоль, ни апельсины. Ну ладно, все позади, спи, я с тобой, значит, такое больше не приснится.

– Ну чего ты ждешь? Раздевайся! А-а, снова в уборную? Смотри, от тебя останутся кожа да кости. Нет, твои тетки совсем чокнутые!

– Зачем раздеваться? Вовсе не так жарко, чтобы, – сказала Ванда в тот день, снимая с себя все.

– Ты же первая начала про жару. Давай лед и принеси стаканы, еще осталось немного сладкого вина, между прочим, вчера Конопатая посмотрела на бутылку и сделала лицо. Я-то понимаю – почему. Она не говорит ни слова, только делает лицо и знает прекрасно, что я знаю – почему. Слава Богу, отец ни во что не вникает, кроме своих дел. Да-а, правда, и у тебя волосики, но чуть-чуть, ты еще на вид маленькая девочка. Ладно, если дашь слово молчать, я покажу тебе кое-что в библиотеке.

Тереса обнаружила этот альбом совершенно случайно, книжный шкаф запирался на ключ – здесь, детка, у папы научные книги, тебе еще рано, ха, придурки, оставили однажды дверку приоткрытой, а там среди словарей и стояла книга, как бы запрятанная, чтобы никто не видел, и еще одна – по анатомии с картинками, совсем не такими, как в школьном учебнике, в этой все, ну все нарисовано, а когда она вытащила этот альбом, у нее сразу пропал интерес к анатомическим рисунками, потому что альбом, точно роман в фотографиях, странный-престранный и названия – вот жалость! – по-французски, отдельные слова понятны, а так – не разберешь: La sйrйnitй est sur le pointe de basculer [6] . La sérénitй – это покой, а basculer – поди знай, чудное слово, bas, – наверно чулки, Las bas Dior. У мамы это написано на пакете от чулок, но вот euler – не догадаться, и все женщины на картинках совершенно голые, или в одних юбках, или в прозрачных туниках, безо всяких чулок, наверное, что-то не то. Ванда тоже так подумала, когда Тересита показала ей альбом и обе хохотали до упаду, им нравилось быть вместе в часы сиесты, если в доме – никого.

– Ну зачем догола? Чего ты преувеличиваешь, ведь не так жарко, чтобы, – возразила Ванда, – да, я первая сказала, но ведь не для этого!

– Значит, не хочешь, чтобы мы были, как женщины в альбоме? – усмехнулась Тересита, вытягиваясь на диванчике. – Ну посмотри, по-моему, я в точности, как та женщина, знаешь, на той картинке, где все будто стеклянное, а по улице идет маленький человечек. Да сними трусики, дуреха. Одетая ты все портишь, неужели неясно?

– Я не помню на какой картине, – сказала Ванда, смущенно оттягивая резинку трусиков. – Нет, вроде помню, там прямо в небе горит простая лампочка, а в самой глубине – синяя картина с круглой луной.