Сто один   ::   Алейхем Шолом

Вот как бывает, когда одному суждено счастье, а другому несчастье!

Разумеется, что Рахмиелу-Мойше это было очень досадно, и он делал все, что мог, подкапывался под Нахмен-Лейба до тех пор, пока не доказал неопровержимо, что Нахмен-Лейб житель Богополя. Но и Нахмен-Лсйб, конечно, не дремал и доказал при помощи бумаг, что в ночь со 2 на 3 мая 1882 года он был записан в Голте в книгах урядника. Да и самое имя Голтянский свидетельствует о том, что он, Нахмен-Лейб, -- житель Голты, а Рахмиел-Мойше -- богополец, как об этом говорит его фамилия: Богопольский, то есть из Богополя.

Так писал Нахмен-Лейб в губернию. Но и Рахмиел-Мойше не молчал. Он получил бумагу и доказал свидетельскими показаниями, что Нахмен-Лейб, хоть он и называется Голтянским, на самом деле -- житель Богополя. Доказательства: у него в Богополе собственный дом и постоянное место в молельне проповедника. К чему голтянину свой дом в Богополе и место в богопольской молельне?

Словом, бумажная война между нашими вояками длилась до тех пор, пока оба они не осточертели губернии, и тогда прибыло предписание -- выселить из Голты обоих и следить, чтобы ни один из них не смел оставаться там на ночь.

3

-- Осел, чего вы молчите?

-- А что толку, если я буду кричать?

-- Существует сенат, подавайте в сенат!

-- Зачем я буду подавать в сенат, когда губернское правление нашло, что я богополец? А тут еще вмешалась Рахмиел-Мойшиха:

-- Не надо соваться в сенат! Сената ему еще не хватает! Ты, видно, хочешь, чтоб нас из Богополя тоже выселили?

Во всем Рахмиел-Мойшиха добивалась своего. Но тут она ничего поделать не смогла. Рахмиел-Мойше был упрям, он подал бумагу в сенат -- и представьте себе такую историю...

Прошло много времени, пожалуй, лет двадцать. Однажды, в начале лета, сидит он у себя в лавке и даже не думает о сенате, почти забыл, что существует на свете сенат... И вдруг приходят и зовут его к приставу.

-- Что еще за новости? Опять "свечной сбор"? -- проговорила Рахмиел-Мойшиха, обращаясь к мужу.

-- Понятия не имею! Убей меня бог! -- ответил Рахмиел-Мойше. -- Но, если пристав приглашает, нельзя же быть свиньей, надо идти.

-- Смотри, чтоб тебя там не арестовали! -- выпроводила его с этим благословением Рахмиел-Мойшиха.

Не прошло и получаса, как Рахмиел-Мойше влетел в лавку и еле мог проговорить:

-- Поздравляю!.. Из сената прибыло... Прибыло, что я -- богополец... Могу, стало быть, жить в Богополе...

Рахмиел-Мойшиха всплеснула руками.

-- Счастье твоей бабушке! Как вам нравится такое поздравление? Он уже имеет право жить в Богополе!

-- Тьфу! Что я говорю -- "Богополе"? В Голте, хочу я сказать!

-- В Голте? Так и говори! Ну, Рахмиел-Мойше, что я тебе говорила?

-- А что ты говорила?

-- Не говорила я тебе, чтобы ты подавал в сенат?..

Рахмиел-Мойше был так доволен и счастлив, что побежал в город и растрезвонил из конца в конец -- пришла из сената бумага, ему разрешено жить в Голте и он переезжает, даст бог, скоро в Голту. Рахмиел-Мойше в этот день не ел, не отдыхал. Он бегал от одного к другому, его чуть ли не по воздуху носило. Кого ни встречал, останавливал.

-- Слыхали?

-- Что? Насчет сената? Слыхал! Как же! Поздравляю!

-- Спасибо!

-- Когда думаете переезжать?

-- После швуэс, даст бог!

-- Дай бог в добрый час!

-- Спасибо!

4

Радость, если бог поможет человеку, конечно, великое дело, но радость с отмщением вместе -- это одно из величайших удовольствий, не поддающихся списанию. Видеть, как враг тебе завидует, как он лопается, дохнет, глядя на тебя, -- это придает человеку столько бодрости, столько сил и самоуверенности, что на радостях он забывается и начинает делать глупости.

Наш Рахмиел-Мойше не переставал трещать относительно сената, так что всем это опротивело, надоело до тошноты.