Ханский ярлык   ::   Изюмский Борис

Матвей вместе с кустом отодрал татарина от земли, поволок дальше, глухо, гадливо приговаривая:

— Завизжал, как бес перед заутреней. Ранее думал бы!

Освобожденные пленницы с радостным плачем выбежали из ворот княжеского двора.

Чолхан и два его сотника отбивались в широких сенях от наступавших тверичан.

Улучив момент, татары скрылись за дверью, привалив к ней лавки. Из бокового окошка вылетела татарская стрела, наповал убила Матвея.

— Что попусту люд терять! Поджечь терем! — закричал высокий молодой тверич с белыми, как лен, волосами и стремительно бросился вниз по лестнице.

Пламя восстания перебрасывалось и на боярские хоромы.

— Пожгем кровопивцев! — потрясая вилами, бежал по улице худой, с изможденным лицом бочар Спиридон Беспалый. Глаза его полыхали ненавистью, рваная рубаха прилипла к костлявым лопаткам.

Догоняя его, опережая, бежали слободские люди:

— Бей богатеев!

— Одно зверье!

— Боярина Воркова в огонь!

Воркова люто ненавидели за жестокость, за то, что обирал до нитки, измывался над беднотой.

— Осмолить лиходея! Натерпелись!

— В огонь!

Ревущим, неудержимым потоком растекались по улицам, врывались в боярские дома. Гнев клокотал, плавил сердца, и не было на свете силы, которая смогла бы сдержать, затушить его, пока не насытится он справедливой местью.

Ночью над городом стояло зарево от пожара. Догорал проклятый Щелкан, чадили хоромы бояр. Затихли колокола. И опять казалось — вымер город. Но никто не спал. Понимали: теперь жди Узбекова погрома. Стали укладывать пожитки, готовиться к уходу в леса.



МОСКОВСКОЕ УТРО

На широкой вытоптанной площади шумел московский базар.

Крестьяне в рваной одежде продавали с телег овощи, лесные ягоды, муку. Надрывался продавец репы. Девчонка с лукошком яблок зазывала тоненьким голоском:

— Садовые, медовые, наливчатые, рассыпчатые!

Раздували горны литейщики, переругивались мужики, по-детски трогательно кричал козленок, трудолюбиво постукивали молотками сапожники. Блинники посреди площади пекли блины и оладьи.

— Квасу, квасу!

— А вот кому калачей горя-а-чи-их!

Из открытых дверей кузниц раздавался перезвон наковален.

На лотках, вскидываясь, трепыхала рыба. То там, то здесь валялись рогожи — укрывать в дождь себя и товар; преграждали дорогу возы с овощами, горы корзин и горшков.

Слышны были выкрики, говор, неистовый визг поросят, выставивших розовые морды из мешков, хлопанье птичьих крыльев. Пахло свежим сеном, топленым молоком и грибами.

Возле одного из лотков продавал рыбу, мрачно поглядывая из-под нависших, спутанных бровей, огромный черноволосый мужик Степан Бедный. Рядом со Степаном, небрежно скрестив руки на рогатине, стоял его друг охотник Андрей Медвежатник, ладный кудрявый парень с глубоким шрамом над правой смоляной бровью, как бы продолжением ее. Шрам этот, оставшийся от той поры, когда одолел Андрей медведицу, лица не портил, только делал его жестче и мужественнее.

Странной была дружба между Андреем и Степаном. Казалось бы, что могло их связывать? Степану — под пятьдесят, Андрею — вполовину меньше; у Степана большая семья, Андрей только недавно женился на старшей сестре княжеского постельничего Трошки и перебрался в Подсосенки. Степан был хмур, молчалив; Андрей любил громко посмеяться, позубоскалить, славился неуемной силой: таскал зараз по три мешка зерна, устраивал карусель — клал на плечи коромысло или палку, на концы цеплял с дюжину ребят и крутил их, хохоча во все горло. Как-то мост через речку провалился. Так он один поднял его, положил себе на спину и держал, пока телега не проехала. Андрея и тур на рогах метал, и разъяренный медведь на него наваливался, а все бог миловал: выходил целехонек.