Запах шахмат   ::   Фридлянд Антон

Так же, как ты. Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени?

– И ты говоришь, Дюрер.

– Какого черта! Чего ты хочешь от меня?! Я почти забыл ее, и тут ты со своим Гогеном врываешься в мою жизнь, трахаешь меня, запускаешь пальцы в мой мозг, чтобы еще раз напомнить о Кете. Как ты не понимаешь, даже ее имя причиняет мне боль! Она бросила меня, оставила одного!

– Не плачь, Дюрер, – Мухина накрыла мои губы мягким поцелуем.

– Не плачь, Дюрер, – услышал я мужской голос. – Я нашел все ее вещи, скоро найду и тело.

Это был Гоген. Значит, он не ездил в Прагу.



6. Автопортрет с зубной щеткой

– Хочу сказать тебе правду, Дюрер.

Голос Гогена доносился откуда-то сверху. Снежный дворец, в котором я спрятал воспоминания о Кете, рассыпался на отдельные снежинки, и я погребен под завалом, куда проникают только голоса.

– Эй, Дюрер! Ты нас слышишь?

Это Мухина. Я слышу вас. Вот уже тысячу лет вы стоите над моей могилой и произносите одни и те же слова.

– Родители Кете Кельвиц не нанимали нас. Нас наняли люди, которым не нужна Кете. Их интересуешь ты.

Кого я могу интересовать? Психопатологов? Криминалистов? Кого может заинтересовать голый убийца, запертый в одном гостиничном номере со своими воспоминаниями?

– Времени мало, Дюрер. Нужно ехать. Оденься, и ничего не бери с собой, кроме денег и документов. Мы быстро пройдем через холл гостиницы и сядем в машину. И никаких фокусов! Понял, Дюрер?

– А зубную щетку?



7. Охотничья история

– Что «зубную щетку»?

– Зубную щетку я могу взять?

Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку!

Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сидении – мы с Гогеном.

– Ты ничего не хочешь спросить?

Нет. Пока ничего.

– Куда мы едем? – спросил я.

– Для начала – в Польшу, – ответил Гоген.

– Для начала чего?

Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши.

– Я хочу в туалет, – сказал я, когда граница осталась позади.

Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лез из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся.

– Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, – сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал.

Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок.

Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки.

– Почему ты ее убил? – спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. – Из ревности?

– Ревность? – переспросил я. – Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой?

– Мухина – не моя женщина.

Осечка, Гоген.

– Я говорил не о Мухиной, – продолжил я, застегивая ширинку. – Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины?

– Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.

– Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?

– Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади.

Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.

– Стой, Дюрер, стой!

Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный.